Божья коровка на яркой траве. Сказка о божьей коровке
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Божья коровка Пятнашка
Виктор Кротов
© Виктор Кротов, 2017
ISBN 978-5-4483-3665-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
На обложке рисунок художника Павла Гавина.
От автора
Во-первых, я хочу рассказать о своём сказочном соавторе. Это моя дочка Ксюша.
Когда ей было пять лет, она подарила мне маленькую книжечку, которую смастерила сама из чистой белой бумаги. Книжка была на ниточке и висела прямо у моего письменного стола. Она была такая крошечная, что я и не знал, что туда писать. Но дочка настойчиво убеждала меня, что книжка мне пригодится.
И однажды утром я взял эту книжку и написал сказку – такую, чтобы поместилась на одной страничке. Сказка дочке понравилась, и она нарисовала на соседней страничке картинку к ней. Мне это было очень интересно, потому что на картинке были всякие подробности, до которых я не додумался.
На следующее утро я написал сказку ещё на одной страничке. А дочка, проснувшись, нарисовала картинку. Так мы с ней и заполнили подаренную книжку: крошечными сказками и рисунками.
За эти дни я и привык сочинять сказки-крошки. В них мало подробностей, чтобы каждый мог сам додумать то, что происходит в сказке.
А потом мы с Ксюшей стали некоторые сказки выращивать. Мы говорили о всяких подробностях сказки, я эти подробности записывал, и сказка вырастала. В этой книге четыре таких выращенных нами вместе сказки: «Глиняный Ляп», «Кругодыры», «Глиндум-Фря» и «Поезд наизнанку».
Во-вторых, мне хотелось бы, чтобы эти сказки читали и дети и родители. Ведь для того, чтобы вместе подумать о главных в жизни вещах, очень полезно вместе побывать в необычных сказочных мирах. Многое в них оказывается вывернутым наизнанку – и тогда это легче рассмотреть, чем когда оно внутри и наружу не показывается.
В-третьих, наконец, я буду рад получить письма от тех, для кого эти сказки окажутся интересными. Если это будут письма с вопросами, постараюсь на них ответить. Если вы расскажете о том, что вы поняли или чего не поняли в сказках, кто из героев вам понравился или не понравился и почему, – мне это поможет в будущей сказочной работе. Если вы пришлёте мне свои рисунки, буду рад увидеть сказочный мир вашими глазами.
Моя электронная почта: [email protected].
Урожай жары
В одной стране однажды летом случился богатый урожай жары. Жару собирали в мешки, в ящики и в цистерны. Её сушили, солили и коптили, варили из неё повидло и джем. И всю до капли продали за границу. Страна эта сразу разбогатела, но зимой её жители очень мёрзли. Себе-то они ничегошеньки не оставили.
Обиженный Одуванчик
Жил-был жёлтый Одуванчик.
Больше всего на свете он любил Солнышко. Когда утром, после темной ночи, начинало светать, он чуть-чуть приоткрывал свой жёлтый глазок и дожидался первого солнечного луча. С тех пор, как Одуванчик расцвёл, стояла замечательная погода, и не было дня, чтобы он не увидел восхода.
Убедившись, что Солнышко выглянуло, Одуванчик широко раскрывал свое маленькое пушистое солнышко и до самого вечера поворачивал голову в ту сторону, откуда к нему шли свет и тепло.
Но вот однажды утро выдалось облачное. Приоткрыв глазок, Одуванчик никак не мог дождаться первого луча. Хотя небо и посветлело, оно всё было затянуто серой пеленой. И Одуванчик обиделся. Он думал, что Солнышко тоже любит его и спешит каждое утро коснуться его тёплым лучом. А тут вдруг он остался одиноким и несчастным. Какая несправедливость!.. Какое предательство!..
Так думал молоденький Одуванчик. Он не знал, что Солнышко изо всех сил старалось пробиться сквозь пелену облаков, чтобы согреть землю, но не всегда это получается сразу.
Обиженный Одуванчик решил не раскрываться. Раз так, раз не появился сегодня на небе любимый тёплый взгляд, то не на что и смотреть вокруг. Так думал расстроенный Одуванчик, погрузившись в свою обиду.
И вдруг прямо к Одуванчику спорхнул с ветки Воробей.
– Простите, прекрасный Одуванчик, что беспокою вас! – прочирикал он. – Вы самый лучший цветок возле моего гнезда. Каждый день мы всей семьей, с Воробьихой и со всеми воробьятами, любуемся вашим золотым венчиком. На Солнце нам, воробьям, смотреть трудно, а тут прямо рядом с нами – маленькое пушистое солнышко!.. Но сегодня вы, Одуванчик, не раскрылись, и всем нам печально. Особенно огорчаются воробьята, которые ещё не знают, что в жизни всякое бывает. Пожалуйста, Одуванчик, улыбнитесь им хоть на минутку!..
И Одуванчик понял, что он тоже для кого-то – солнышко. Значит, нельзя ему капризничать и прятаться в свою обиду. Надо улыбнуться воробьятам.
Одуванчик медленно расправил свой пушистый венчик и повернулся в сторону воробьиного гнезда.
А несколько минут спустя, раздвинув наконец толстый слой облаков, выглянуло и Солнышко. Оно протянуло свой тёплый луч к земле и ласково погладило Одуванчик по золотой ершистой головке.
Божья коровка Пятнашка
Самую весёлую из божьих коровок звали Пятнашка. Она обожала играть и больше ничем не занималась. «Как тебе не стыдно бездельничать! – сказал ей строгий жук Дормидонт. – Хоть бы молоко давала, как другие коровы». – «Я не простая коровка, а Божья, – ответила Пятнашка. Обычные коровы дают молоко, а я – радость. Пойдём поиграем?».
Гриб, который рос
На дереве рос гриб. Его звали Трутовик. Он любил расти. И всё. Больше ничего не любил. Рос себе и рос на одном и том же месте.
Знакомая белка часто звала его погулять.
– Что ты сидишь на одном месте? – удивлялась она. – Как приятно прыгать туда-сюда!.. Как чудесно путешествовать с дерева на дерево!..
Но гриб Трутовик даже не шевелился.
– Я занят очень важным делом, – отвечал он. – Я расту!
Белка не унималась:
– Ну и что? Я тоже расту. Прыгаю и расту!..
Трутовик обычно хмыкал в ответ:
– Ты растёшь несерьёзно. Ты тратишь больше сил на прыжки, чем на рост.
Он сам тратил силы только на рост. Рос себе и рос.
Скоро гриб Трутовик стал очень большим.
Ёжик, который часто пробегал мимо дерева, где рос Трутовик, однажды остановился и долго разглядывал гриб. А потом сказал:
– У всех грибов, которые я собираю на зиму, есть ножки. А где твоя ножка?
– Мне ножка не нужна, – заявил Трутовик. – Эти наземные грибы просто хотят из травы высунуться. А я весь на виду – и расту весь. И не бегаю тут и там, как ты. На это и четырёх ножек не хватит.
– Ну, мне хватает, – немного обиделся ёжик. – А ты сидишь себе на одном месте, даже запасов на зиму не можешь сделать.
– Интересно, что бы я запасал на зиму? – хмыкнул Трутовик. – Ёжиков, что ли?..
Ёжик совсем обиделся и побежал прочь. А гриб Трутовик продолжал расти.
Скоро он стал самым большим грибом в лесу. Но он всё рос себе и рос.
На него приходили смотреть все жители леса. А если кто-нибудь приходил в лес в гости, его обязательно вели посмотреть на огромный гриб Трутовик. Но Трутовик ни с кем не знакомился и не разговаривал. Не хотел тратить силы на разговоры. Рос себе и рос.
Потом он стал самым большим грибом во всей стране. Смотреть на него приезжали даже иностранцы. Они говорили около него на своих иностранных языках, но Трутовику это было неинтересно. Ему было интересно только расти. Он рос себе и рос.
Наконец он стал самым большим грибом во всём мире. Посмотреть на гриб-великан приезжали самые известные люди. Но гриб даже не замечал их. Рос себе и рос.
А потом гриб Трутовик стал таким тяжёлым, что отломился от дерева и упал. И сразу рассыпался в труху. Рассыпался в пыльный порошок, который смешался с землей. Это произошло ночью.
Когда утром к великому грибу приехало десять автобусов с любопытными туристами, его уже не было. Даже следа от него не осталось. Даже место, где он рос, никто уже не мог отыскать.
Но туристы не очень расстроились. Они сели в свои десять автобусов и отправились искать другие великие вещи.
Про гриб Трутовик больше никто не вспоминал. Как будто он и не рос вовсе.
Уменяка
Уменяка очень внимательно слушал других. Иногда почти целую фразу выслушивал. И тут же подхватывал: «А вот у меня…» Дальше он уже про себя рассказывал. Только остановиться не мог, пока водичкой не побрызгают. Уменяка со всеми любил беседовать. Правда, очень боялся других уменяк.
Сугроб и Ручеёк
Жил-был снежный Сугроб. Большой Сугроб. Ну, просто о-о-очень большой Сугроб. Белый, важный, солидный.
Любимым его занятием было считать снежинки, летящие с неба. Честно говоря, наших человеческих чисел сугроб не знал. Но это ему не мешало считать. Он придумывал числа сам. Это было очень удобно: никто не мог проверить, правильно ли он считает. Тем более, что и считал-то он про себя.
Нежась под снегопадом, он шептал:
– Один снежаток снежинок, другой снежаток… О, сильнее стали падать. Снежюжина снежинок, еще снежюжина… Во, как повалили: снежотня снежинок, еще, еще… Снежисяча снежинок… Снежильон!.. Снежильярд!..
Неподалеку от Сугроба ребята сделали снежную Бабу. Она восхищалась Сугробом, его величиной и учёностью. А он ей рассказывал:
– Ко мне снежинки так и липнут. Почти все ко мне собираются. Поэтому я и возвышаюсь надо всеми.
На самом деле Сугроб возник из снега, который дворник счищал с дороги. Снежинки только сверху окутывали его, как и всё вокруг, белым покрывалом. Но Сугробу нравилось думать, что он особенно притягателен.
Однажды посреди зимы настала оттепель. Оттепель похожа на весну, только после весны наступает лето, а после оттепели – снова зима. Эта оттепель была – ну, просто о-о-очень похожа на весну.
Сначала стаял пушистый снежок на ветках деревьев. Потом снег стал таять всюду, где он лежал тонким слоем. На крышах и навесах появились сосульки, и с них капали капли.
А возле Сугроба появился узенький весёлый Ручеёк. Целый день он журчал свои песенки, особенно если выглядывало солнце, и замолкал только вечером, когда ночной холодок превращал его в серебристую полоску льда. Песенки у него были про то, как приятно течь по миру и сверкать под солнечными лучами. И про то, что когда-нибудь придёт Большая Весна, а сейчас вперёд неё забежала её сестричка, Маленькая Весна. Так Ручеёк называл оттепель.
Внимание! Это ознакомительный фрагмент книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента ООО "ЛитРес".
Гуляла за городом Божья коровка,
По веткам травинок карабкалась ловко,
Глядела, как в небе плывут облака…
И вдруг опустилась Большая Рука.
И мирно гулявшую Божью коровку
Засунула в спичечную коробку.
Коровка ужасно сердилась сначала,
Мычала и в стены коробки стучала…
Но тщетно! Забыли о ней в коробке,
Закрыли Коровку в шкафу, в пиджаке.
Ах, как тосковала в коробке бедняжка!
Ей снились лужайка, и клевер, и кашка…
Неужто в неволе остаться навек?!
Коровка решила готовить побег.
Три дня и три ночи рвалась она к цели.
И вот, наконец, вылезает из щели…
Но где же деревья, цветы, облака?
Коровка попала в карман пиджака.
Однако она, не теряя надежды,
Бежит на свободу из душной одежды:
Там солнце, и ветер, и запахи трав…
Но вместо свободы увидела шкаф!
Тоскливо и страшно Божьей коровке.
Опять она в тёмной пустынной коробке.
Вдруг видит: вверху, где вставляется ключ,
Сквозь щёлочку в шкаф пробивается луч!
Скорее на волю! Коровка отважно,
Зажмурясь, штурмует замочную скважину…
И вновь оказалась в глухом коробке
С огромною люстрой на потолке.
Однако Коровка на редкость упряма:
Нашла, где неплотно захлопнута рама…
И вот вылезает она из окна -
Ура! Наконец на свободе она!
И вновь на знакомой лужайке букашка.
Под нею, как прежде, колышется кашка,
Над нею плывут в вышине облака…
Но смотрит на мир осторожно Коровка:
А вдруг это тоже Большая коробка,
Где солнце и небо внутри коробка?!
Она была хорошо воспитанной девочкой.
Она выросла в приличную, правильную женщину.
Она была такой, как все – воспитанные, скромные, продумывающие умом каждый свой шаг – женщины, озабоченные тем, как они выглядят, что о них скажут. Озабоченные тем, примут ли их – такими, какие они есть.
Честно сказать, она давно уже понятия не имела – какая она есть.
Засунутая с детства в личину долженствования, необходимость все время какой-то быть, как-то выглядеть, проявляться, что-то говорить, носить (как все), она сама не заметила, как перестала быть собой. Обросла личиной и стала личностью, в которой все было ложью: и мысли, и чувства, и лицо – фальшивое, всегда изображающее благополучие.
И давно забыла – и кто она, и какая она.
И уже не знала, кто там, в ней, внутри этой личины? И не доверяла, даже боялась ее – себя настоящую. И просто не могла себе позволить проявиться той, какая она там, внутри, есть. Боялась кому-то открыться, довериться, видя вокруг себя одни личины – такие же правильные, такие же фальшивые.
А потом уже и не могла выпустить себя, словно личина ее закостенела, превратилась в жесткую литую конструкцию.
И стала она как чинная кукла, внутри которой – живая – она существовала…
…Она была скрыта от самой себя – в рамках норм, долгов, правил. В страхах быть непонятой, непринятой.
И тесно ей было в себе. Что-то внутри нее билось. Она сама билась о себя. Билась в себе – и выпустить себя наружу не могла.
Она варилась в себе, и, казалось ей иногда, она там – внутри – загнивает. И когда-нибудь исчезнет совсем, и следа от нее – внутренней, настоящей – не останется. Останется только личина эта – жесткая, с фальшивым лицом, словами, интонациями.
Она жила в подвешенном состоянии. Это состояние – зыбкое, неуверенное – сопровождало ее всегда. Словно не на что ей было опереться и нечем. Не было в ней какого-то стержня или ног, крепко стоящих на твердой поверхности.
Жила она в вязкости, в тугой, плотной вязкости, словно как увязла когда-то – так и не могла выбраться на свободное, чистое пространство.
Страшно ей было в себе, в своем жестком коконе. И одиноко – в своей темнице. Мысли, чувства – все было скрыто внутри, все было невыпущенным, спрятанным.
Но по ночам ей снились сны – цветные, яркие, живые сны, которые повторялись и повторялись, словно реальность эта где-то существовала и она просто периодически попадала в нее, как попадала, выходя из поезда, в другой город.
Снилось ей одно и то же, одно и то же – словно смотрела постоянно повторяющийся фильм…
…Личина была жесткая, прямая, негнущаяся. Состояла она из жестких колец, сцепленных друг с другом. И в ней билась живая душа. В ней жила суть, истинное ее наполнение: бабочка – яркая, сильная, со свободным размахом крыльев.
Находясь в личине этой, стиснутая ее кольцами, смотрела она сквозь тонкие щели между ними – в мир. И видела там бабочек, живых, ярких бабочек. И думала потрясенно: «Какие красивые!»
Смотрела – стиснутая, сжатая, сквозь щели, – как легко и свободно порхают они, и думала – с огромной-преогромной светлой завистью: «Счастливые!.. Летать могут…»
Чувствуя свою скованность, склеенность в вязкости личины, робко удивлялась: «Неужели и я такая же? Неужели и я могу летать?!»
И не могла допустить мысль, что и она – такая.
Но вдруг – там, во сне – вся эта жесткая конструкция начинала трещать и отваливались осколки ее. И мощная, склеенная от тесноты, в которой жила, но с огромным размахом крыльев проявлялась, открывалась она – истинная. Словно истинная красота появлялась в мире.
Королевскими движениями, достойно, широко расправляла она свои крылья, поражаясь их размаху, красоте и яркости расцветки.
И выпрямлялась в великой своей истинности. И, вставая впервые на ноги свои, ощущала под ногами опору. И, отталкиваясь от поверхности, разворачивала крылья.
И она – летела. И полет ее был чудесным.
Свободный размах крыльев нес ее над миром. Пространство, проплывая под ней, дарило ей ощущение владения миром.
И свободной, свободной-свободной она была. И сильной в своей свободе.
Она была собой. Суть ее вела ее. И она летела от одного цветка к другому, собирая нектар жизни, вкуснее которого никогда ничего не чувствовала. И летала, летала, летала…
И просыпалась в этом состоянии полета, живой жизни, ощущая свободу – чего не было у нее в реальности.
И возвращалась в свою личину. В свои жесткие рамки, кольца, фальшивые слова и выражения лица.
Она просыпалась и чувствовала, знала: этот сон – о ней. О ней внутренней, настоящей, невыпущенной, непроявленной. Она знала это – и не верила самой себе. Не верила в пространство той Вселенной, которая жила в ней, – с яркими мечтами, образами, планами, желаниями, идеями, красочными картинами возможной ее – другой жизни. Жизни, в которой она – свободная, безграничная, парящая над миром, не ограниченная жесткими кольцами, темнотой, страхами.
И она думала с сомнениями: «Неужели я – такая? Неужели там, во мне – такое скрыто?!»
Но она там, внутри, была большая, непознанная. И чувствовала в себе силу эту, потенциал невыпущенный. И от сна к сну все большей она себя чувствовала. И будоражила ее зависть светлая к той бабочке, которой она была во сне, и увеличивала ее желание жить. Жить – как во сне: летать, танцевать – от цветка к цветку. И выпускать, проявлять себя…
…Она была послушной девочкой – всегда. Наученная взрослыми, она слушала других, молчаливо соглашалась с ними.
– Ну что, курносая, – говорил, приходя в гости, ее дядя, и щелкал ее по носу. Ей это не нравилось, но, как хорошая девочка, она молчала, не проявляя своих чувств. Хотела она быть такой, чтобы нравиться родителям, потому и вела себя так, как от нее ожидали, – скромно, послушно, соглашаясь со взрослыми.
И все чаще и чаще вела себя как чинная, правильная кукла.
Она никогда не умела постоять за себя, терпела оскорбления мальчишек, которые дразнили, обзывали ее – хорошую и правильную девочку.
И сейчас, став взрослой – правильной, хорошо воспитанной женщиной, – она не выражала несогласия и не стояла за себя.
Терпела громкую, хамоватую продавщицу, которая, словно выбрав ее для насмешек, говорила:
– Ну что, задумчивая вы моя, стоять будем или заказывать?!
После этих слов она еще больше тушевалась и говорила негромко, заикаясь:
– Мне двести грамм докторской…
Она, послушная и старательная, была отличницей в школе. Она получила высшее образование, но занимала в НИИ скромную должность младшего научного сотрудника, в ряду таких же скромных и исполнительных сотрудников, живущих в личинах своей личности.
Их начальник – высокомерный, самовлюбленный мужчина, входя в их комнату, говорил:
– Ну что, непризнанные гении!.. Какие великие открытия вы сегодня совершили?
В его словах всегда звучала издевка. Ей всегда это не нравилось, и она внутри вспыхивала и тут же гасла, привычно себе объясняя: «Он так шутит».
Она была хорошо воспитанной женщиной, поэтому слушала других, оправдывала других, понимала других. Не умея слушать себя, слышать себя, свои желания. Не позволяя себе чувствовать, выражать чувства.
Ее перевели в филиал, далеко от ее дома, не обсудив с ней этот перевод, – и она согласилась с этим, не высказав своих чувств. Хотя ездить туда было далеко и неудобно – тогда как прежде работала она в двух станциях метро. И она несколько раз порывалась подойти к начальнику и сказать, что не согласна с переводом, что ее не спросили. Но сама себя остановила: «Значит, так надо…»
Когда-то, очень давно, появилась на свет божья коровка. Летом она наслаждалась солнышком и поедала тлю. Глубокой осенью, накопив жира, забивалась в дырочки деревьев, в щели между камнями или пряталась в куче опавших листьев и засыпала до весны. Жилось ей вольно и радостно, потому что от рожденья божья коровка была совершенно зелёная, и ни одна птица не могла разглядеть её в летнем убранстве Земли. Её жесткие надкрылья, головка с усиками, тельце и шесть лапок были тёмно-зелёные, как зрелый огурец. А крылышки были светло-зелёные, как первая травка. Божья коровка была довольна своей спокойной жизнью. Мало кого замечала вокруг. Ни с кем не дружила. И уж тем более ей были безразличны эти невежественные птицы, которые тенью в полёте заслоняли от неё солнце. Которые, сев на кустик, где располагалась коровкина излюбленная столовая, своим весом пошатывали ветви. И иногда коровка срывалась и падала на землю. Что, естественно, прерывало пятый завтрак, или шестой обед, а может быть и какой-то из полдников.
- Какая невоспитанность! - восклицала божья коровка. - Немедленно извинитесь!
Но птицы не замечали её. А коровка и не настаивала. И так бы она прожила до глубокой старости и оставила после себя такое же зелёное потомство, если не случилось бы вот что...
Как-то лето выдалось холодное и сырое. Насекомый мир скрывался от непогоды под корой деревьев и редко показывался наружу, боясь подхватить простуду. Насекомые страдали от голода. Многие гибли. Поэтому голодали и птицы. Только дятлы всегда были сыты. Потому что умели доставать даже очень глубоко спрятавшихся букашек, продалбливая кору своими мощными клювами. А под корой цвет не важен. Страшно было божьей коровке, которая смогла найти только мало надёжное убежище в старом пне: неглубокую ложбинку. В ней она и проводила большую часть времени. Лапки её ослабли, тельце исхудало. И коровка с горечью думала, что, даже если она доживёт до зимы, то весной вряд ли проснётся.
И вот до неё дошла весть о том, что огромный ворон, что жил в ветвях старой полузасохшей берёзы, собрал гвардию дятлов, и речь такую каркал:
- Дятлы! Вы сыты, вы довольны! Но посмотрите! Гибнут вокруг ваши братья и сёстры пернатые. Попрятались яркие насекомые, и не видно их. А тех, что цветом с листвой сливаются, и подавно. Помогите не умереть с голоду другим птицам. Здесь, под старой берёзой, соорудили сороки-белобоки блюдо из лопухов. Вытащите какую-нибудь козявку - приносите и в лопухи складывайте. А когда полно станет - устроим пир на весь птичий мир!
- А что же делать с зелёными насекомыми? Начнут по лопухам разбегаться, и не увидят их птицы?! - спросили дятлы.
- Об этом мы с сороками позаботимся. Красками их разукрасим - синими, жёлтыми, красными. И будут птицы видеть эти яркие пятна даже с большой высоты.
Так и сделали. Огромная стая дятлов разлетелась на охоту. И уже через несколько минут в лопухах появилась кучка полусонных насекомых, раскрашенных Матерью-Природой в разные цвета. Зелёных же сороки выхватывали и, слегка, прижав одной лапкой, так, чтобы не раздавить, свободной лапкой лихо орудовали тонкой художественной кистью, расписывая жучков-паучков на свой сорочий вкус.
А наша знакомая божья коровка тем временем дрожала от ужаса. И как только один из охотников добрался и до её нехитрого укрытия, коровка, не сопротивляясь, сама выбралась из ложбинки и покатилась по склону пня, где и была схвачена дятлом.
- Послушайте, уважаемый дятел! - вдруг заговорила коровка и удивилась своей смелости. - Послушайте! Отпустите меня, пожалуйста! Вы же не голодны, правда? А я маленькая, незаметная, меня и не пробовал никто и никогда. А вдруг я ядовитая? Ну, что Вам стоит?! Просто разожмите клюв - я упаду в травку и быстренько ускользну. Вас никто не обвинит в помощи насекомым.
Дятел молчал.
- Что же вы молчите?! - в отчаянье крикнула божья коровка.
- Я с едой не разговариваю, - буркнул дятел, разжав клюв.
И тут же коровка упала в блюдо из лопухов.
Очутившись в лапках у сороки, божья коровка только удивилась тому, как аккуратно с ней обращаются, как стараются не поранить. А когда она обернулась, чтобы посмотреть на рисунок, то он ей даже понравился. Надкрылья стали ярко красными, и семь ровных чёрных пятнышка расположились по три с боков и одно около головы. Наблюдая за тем, как лопухи наполняются, божья коровка увидела, что некоторым насекомым всё-таки удаётся спастись. И тут наша отважная коровка изо всех сил напряглась, чтобы сообразить, что же ей теперь делать? Какой ужас! Она ярче всех, её просто обязаны склевать первой. "Ну, нет! - думала божья коровка. - Я теперь такая красивая, я не хочу стать чьей-то пищей в самый расцвет своей жизни!"
Вот какая-то птица уже нацелилась схватить коровку. Но та вдруг сложила лапки и вывалилась из блюда, упав на землю брюшком кверху. Её усики повисли, и она осталась недвижима.
Птица, которая только что собиралась склевать несчастную, удивлённо уставилась на коровку, потопталась немного рядом и спросила:
- Сдохла, что ли?
Не получив ответа, птица брезгливо поёжилась, склевала синего жучка из блюда и улетела.
Божья коровка оставалась лежать так до тех пор, пока вся пернатая братия не наелась и не разлетелась по домам.
Настал вечер, а затем и ночь. И только тогда, в полной темноте, божья коровка перевернулась на лапки и поплелась от страшного места. "Что же делать? Как теперь жить?!" - думала она. "Никакого спокойствия. Только и делай, что прячься!" - плакала коровка.
- Мать-Природа! Мать-природа! - взмолилась она. - Посмотри, какая я яркая. Меня же с Луны видно! Помоги! Сделай так, чтобы эти прожорливые хищницы не возлюбили моего вкуса.
- Так и быть, помогу я тебе! - ответила Мать-Природа. - Я подарю тебе вот эту тлю, наполненную едкой жидкостью. Проглоти её. А как только кто-то из пернатых захочет склевать тебя - выплюнь каплю. Отныне ни одна птица не посчитает тебя за лакомство. Даже самая голодная! - улыбнулась Мать-Природа.
И, действительно, первая же сорока, что попыталась пообедать божьей коровкой, с отвращением выплюнула её. И разнесла весть по всему свету о невкусном ярко-красном жучке с чёрными точками. А божья коровка опять зажила спокойно. И, к нашей радости, потомство её оказалось таким же нарядным.
