Всенародно любимый актер сергей филиппов ушел из жизни голодным. Подруга Сергея Филиппова: Утащили даже диван, куда он испражнялся На какие деньги он жил
Сергея Николаевича Филиппова по праву можно считать одним из величайших комиков не только отечественного, но и мирового кинематографа, а легенды, связанные с эпизодами жизни великого актера, рассказываются до сих пор.
Его высокая худощавая фигура и резкие черты лица сочетались с пластикой профессионального танцора, искрометная импровизация и точно выверенная буффонада — с умением точно подмечать и выразительно передавать комическое в окружающей действительности. Филиппову, снявшемуся более чем в ста фильмах, редко доставались главные роли — однако даже малый эпизод, например, прием шведского посольства в «Иване Васильевиче», становился в его исполнении настоящим шедевром.
При этом мечтой любимого актера режиссера Гайдая была роль положительного персонажа, сыграть которую ему так и не пришлось.
Сергей Филиппов появился на свет в 1912 году в семье портнихи и слесаря, и в детстве не высказывал склонностей ни к искусству, ни к науке. Зато за многочисленные проделки Сергея исключили из школы. Суровый отчим-комиссар тщетно пытался научить пасынка хоть какому-то ремеслу, но из мальчика не получилось ни пекаря, ни токаря, ни краснодеревщика. Зато однажды он заглянул в клуб на занятия балетной студии — и, несмотря на высокий рост, большие руки и ступни, в скором времени стал лучшим танцором.
Педагоги советовали Сергею профессионально заняться балетом, и в 1929 году молодой человек направился в Москву. Однако к его приезду прием в балетное училище был уже завершен, та же история повторилась и в Ленинграде. Сергею удалось стать учеником вновь открытого эстрадно-циркового техникума, и даже найти подработку в театре оперетты. Со временем преподаватели техникума, отметившие большой талант Филиппова, способствовали его переводу в Вагановское училище. К сожалению, молодой человек отличался не только хореографическими данными, но и довольно сложным характером и склонностью к комикованию, в том числе и в присутствии самой Агриппины Вагановой, которая не захотела видеть его среди своих учеников.
В 1933 году, завершив учебу в техникуме, Сергей стал танцовщиком ленинградского Театра оперы и балета и женился на бывшей соученице, танцовщице Алевтине Горинович. Первой балетной партией Филиппова должен был стать кочегар в «Красном маке», однако во время репетиций актер однажды потерял сознание. Приговор врачей был суров — балетные нагрузки слишком велики для организма. Филиппов стал работать в Театре эстрады, где выступал не только с танцевальными, но и с комедийными номерами — например, танцевал классическое па-деде на пуантах и в пачке, вызывая гомерический хохот публики. В 1935 году Филиппов перешел на работу в Театр комедии, где с блеском выступал в таких постановках, как «Страшный суд», «Простая девушка», «Лев Гурыч Синичкин» и др.
В 1937 году молодой актер впервые появился на экране — сыграл белофинна в фильме «За советскую Родину». И хотя при съемках ему пришлось несколько раз окунаться в ледяную воду, от последующих приглашений кинорежиссеров Филиппов отказываться не стал. К сожалению, талант эксцентрика, органично присущий Филиппову, оставался почти невостребованным, зато ему в изобилии доставались роли отрицательных персонажей.
На встречах со зрителями Сергей Николаевич говорил: «Меня часто спрашивают, почему я играю только отрицательные роли. Что на это ответить? Посмотрите на мое лицо. Разве с таким лицом можно сыграть председателя партийной организации?» .
Впрочем, актер стал очень известным, и это не лучшим образом отразилось на его и так непростом характере.
Несмотря на то, что в 1938 году у Сергея и Аделаиды родился сын Юрий, их брак фактически распался, хотя и не был расторгнут официально.
Сергей Филиппов с сыном
С началом войны Театр комедии эвакуировался в Сталинабад. Филиппов продолжал играть в спектаклях и кинофильмах. Во время войны вышли такие картины с его участием, как «Мы с Урала» (1943), «Новые похождения Швейка» (1943), "Кащей бессмертный«(1944) и др.
Очень успешными стали для актера и послевоенные годы, когда его популярность у зрителей стала просто невероятной. Самой большой ролью этого периода стал Алмазов в «Укротительнице тигров» (1954). Многие эпизодические роли Филиппова вошли не только в историю кинематографа, но и в фольклор — например, лектор в «Карнавальной ночи» (1956).
Рассказывают, что Эльдар Рязанов долго не мог подобрать актера на роль лектора. Съемки были уже в разгаре, а подходящего актера всё не было. И тут, он вспомнил про Филиппова и пригласил его на роль.
Сергей Николаевич приехал на съемки в состоянии сильного подпития. Начинающий тогда режиссер Рязанов этому даже очень обрадовался, решив, что актер пьян, и играть ему тоже пьяного и все получиться очень реалистично. Но когда начали снимать, роль у Филиппова не пошла. Сняли 13 дублей, а результата нет. Рязанов отправил Филиппова в Ленинград и продолжил съемку других эпизодов. Через несколько дней на съемочной площадке вновь появился Сергей Филиппов, но на этот раз абсолютно трезвый. Результат все видели на экране. Роль была исполнена блестяще.
Послевоенный период был связан для актера не только с большими успехами, но и с изменениями в личной жизни. Его неофициальной женой стала Антонина Голубева, малоизвестная писательница. Окружающие настороженно относились к этому союзу: Антонина была старше Сергея на 13 лет, отличалась неприспособленностью к жизни и не ладила с детьми от предыдущего брака, но при этом их отношения продолжались до смерти Голубевой в 1989 году.
Громкая слава отразилась на актере не лучшим образом: его склонность к алкоголю и скандальным выходкам усиливалась, и в 1965 году он был уволен из Театра комедии. Филиппов перешел в штат «Ленфильма» и продолжал активно сниматься, хотя к его проблемам добавилась и опухоль головного мозга, которая требовала сложной операции. Казалось, лучшие роли знаменитого комика уже в прошлом, но в 1970 году он получил приглашение на роль Воробьянинова в «12 стульях».
Успех фильма был невероятным, а сам актер после съемок удачно перенес сложнейшую операцию и спустя десять лет еще раз сыграл «предводителя дворянства» в «Комедии давно минувших дней». Актер продолжал сниматься, преимущественно в комедийных фильмах («Табачный капитан», «Не может быть», «Летучая мышь» и др.).
При этом мало кто знал, что домашняя жизнь Сергея Николаевича стала настоящим адом. После эмиграции в США первой жены и сына, Филиппов разорвал все контакты с ними, не общался практически ни с кем из прежних друзей, а его домашняя обстановка приходила в полное запустение. Последними его ролями стал пациент в «Собачьем сердце» (1988) и пенсионер в «Операции Кооперация» (1989).
Однажды актер Михаил Боярский ехал на своей машине и увидел идущего куда-то Сергея Филиппова. Он предложил подвести коллегу по актерскому цеху. Выяснилось, что народный артист, сыгравший в кино более 100 ролей, ехал на вокзал, чтобы сдать билет стоимостью 19 рублей. Расстроенный Михаил предложил Филиппову посидеть в машине, а сам отправился на вокзал. Зайдя за угол, он выбросил билет, отсчитал деньги и вернувшись в машину отдал их Сергею Николаевичу. Смущенный актер спрятал деньги и сказал:
— Миша, откладывай сейчас, потом мы никому не нужны.
После смерти жены Сергей Николаевич перестал выходить из дома, неделями голодал. В 1990 году великий комик умер от онкологического заболевания легких в невероятной нищете. Сыну не сразу стало известно о смерти отца, и похороны организовал известный актер Александр Демьяненко.
остроумным человеком и в жизни. Однако судьба уготовила ему тяжелые испытания, в том числе многолетнюю ссору с единственным сыном.
Посмотрел на меня внимательно: «Кто ты такой?» — «Я же твой сын». — «У меня нет сына», — холодно ответил он. «А меня, Сереженька, тоже не узнаешь?» — спросила мама. Отец взглянул на нее, лицо его исказилось, казалось, сейчас заплачет. Резко развернулся и побежал прочь. Тогда я понял, что он все еще любит маму...
Я принес в ОВИР заявление от папы: «К решению сына выехать на постоянное место жительства за границу никакого отношения не имею. Считаю, что его надо сурово наказать, а лучше — расстрелять. Материальных претензий не имею. Сергей Филиппов».
[
more
=
]
«Где будете расстреливать? — спросил я у молоденьких сотрудниц ОВИРа. — Здесь или во дворе у стенки?»
Конечно, мне было известно, что отец рвал и метал, узнав, что я эмигрирую. Но написать подобное ему не пришло бы в голову. Так и стоит перед глазами воображаемая картина, как его сожительница мадам Голубева диктует эти строчки, полные ненависти к врагу.
После моего отъезда отец перестал общаться со мной, письма из-за бугра не распечатывал. А если друзья спрашивали обо мне, отвечал, что с предателями родины ни в какие контакты не вступает. И только в конце жизни признался, что если бы все начать сначала, остался бы с женой и сыном...
Никогда не забуду наш последний телефонный разговор.
— Нет, Юра, денег не присылай, лекарств тоже. У меня все есть.
— Может, в гости ко мне приедешь? Я все оплачу.
— Это тоже не надо.
— Столько лет не виделись... Если хочешь, я сам приеду, могу с мамой.
— Я ее очень люблю и всегда любил.
— Она это знает и, между прочим, замуж больше не вышла. Ну что вы как дети малые, пора вам встретиться и поговорить.
— Никогда ей не прощу, что она меня поленом выгнала!
Почему-то при этих словах о полене я вспомнил, как в детстве мечтал, чтобы мои любимые родители жили вместе, и сердце защемило. Удивительное дело. Я поменял страну, фамилию и отчество, думал, что каленым железом вытравил все, что было связано с отцом. Но в итоге вернулся в Петербург, иногда хожу в Театр комедии, где он всю жизнь проработал, собираю по крупицам его архив, фотографии, воспоминания о нем. Видно, филипповские гены во мне все же победили...
Мой дед, немецкий барон, был управляющим на гвоздильном заводе в Саратове. Там он женился на кружевнице, красавице-певунье Дуне, моей бабушке. У них и родился Сережа — мой отец. Но в начале Первой мировой войны дед вынужден был уехать на родину, а бабушка наотрез отказалась покидать Россию.
Мастер Николай Георгиевич, слесарь по профессии, работал на том же заводе. Когда-то его хозяин отправил перспективного работника повышать квалификацию в Германию, через год Николай вернулся оттуда в модной жилетке, украшенной цепочкой с часами. Местные девицы стреляли в его сторону глазками, но завидный ухажер предпочел одинокую к тому времени Дуню: хоть и с ребенком она, но настоящая красавица, к тому же поющая как соловей! Так у Сережи появился отчим.
По субботам новый глава семейства неизменно приходил домой пьяным, ругал жену, а потом забирался на комод и громко пел вызубренные за границей немецкие песни, в перерывах попрекая Сережу его буржуазным происхождением. Кстати, и местные мальчишки дразнили приятеля не иначе как Фон-бароном.
Все детство папы прошло на улице. «Волга видела нас гораздо чаще, чем домашние», — не раз говорил он. С соседскими пацанами, такими же голодранцами, воровал арбузы с идущих по реке барж. Ловил рыбу, но попадалась в основном мелочь. Ее на палочках жарили на костре, а сами кружили вокруг в диких пиратских танцах, в исполнении которых Сергей особо усердствовал.
Рассказывая мне про детские шалости, папа всегда приговаривал: «Да, я был далеко не подарок!» Среди школьных предметов он уважал литературу и химию. Из-за химии его и выгнали из школы с треском. Папа вдруг решил, что уже созрел для самостоятельных опытов, и в результате комбинаций с соляной кислотой и железными опилками создал такой едкий газ, что занятия пришлось прекратить на несколько дней.
Мать ломала голову: что дальше делать с таким любознательным сыном? В Саратове была безработица, и о том, чтобы устроить куда-то мальчишку без профессии, нечего было и думать. Сначала она отдала его учеником к пекарю, но он что-то напутал, загубил тесто и вылетел на улицу. «Ладно, у Горького тоже не получилось печь хлеб», — утешал себя начитанный Сережа. Потом мать отвела его к немцу-краснодеревщику. Тот плохо говорил по-русски и называл отца «малшык Филипоу». Назидательно поднимая вверх указательный палец, он говорил: «Малшык Филипоу, бэз срумента и вош нэ убеш». В мастерской папе понравилось: тишина, деревяшки, стружки, мебеля роскошные. Он потом часто с теплотой вспоминал своего педанта-учителя и в тяжелые времена говорил: «Не получится дальше с актерством — пойду в реставраторы!»
Но однажды его жизнь сделала крутой поворот. Как-то вечером шли они с другом мимо местного клуба, заглянули в окно. Там в большом освещенном зале девчонки в коротеньких юбках выделывали ногами такие кренделя, что у Сережи челюсть отвисла. У входа в здание висела табличка «Хореографическое училище». Парни недоуменно переглянулись и хмыкнули: это от слова «харя», что ли? Но папе настолько понравилось увиденное, что он уговорил товарища зайти. Учительница сразу же записала их в кружок, поскольку ни одного мальчика там не было. Приятель очень быстро охладел к танцам, а папа стал заниматься, и педагог, видя его рвение, со временем посоветовала ехать в Москву, учиться дальше.
У папы действительно были исключительные данные для классического танцовщика: прыжок, чувство ритма, длинные ноги. Но в столичном хореографическом училище набор уже был завершен, и он поступил на балетное отделение ленинградского Эстрадно-циркового техникума на Моховой. Там же с огромным энтузиазмом училась и моя мама Алевтина Горинович. Годы спустя папа вздыхал с сожалением: «Жаль, что она не стала актрисой. Талантом на Ермолову походила».
А вот моя бабушка Любовь Ипполитовна была недовольна выбором профессии дочери:
— Как ты могла? Внучка генерала Куприянова — и актерка! Уж если так творчества захотелось, пошла бы в художницы, что ли. Я же училась у Николая Рериха! Бумага, акварель... Чем это плохо?
— Бумага, акварель... А жизнь проходит мимо!
— Какая вообще может быть жизнь при рэволюционэрах?
Но как оказалось, училище — это было еще полбеды: Ася закрутила роман с Сережей, который мало того что готовился стать артистом балета, так еще и жил в общежитии на крохотную стипендию. И когда дочь привела Филиппова знакомиться с мамой, будущей теще жених сразу же категорически не понравился.
— Как ты можешь хотеть за него замуж? Он же хам. Посмотри на него повнимательнее. Это клоун, паяц! Из него никогда не выйдет хорошего мужа и отца твоим детям.
— А какой, по-твоему, у меня должен быть муж? Такой, какие были у тебя? — дерзко ответила моя мама.
— Мои мужья были из хороших семей, образованные усатые красавцы. А этот — голь перекатная. Ни кола ни двора. Твой отец был, между прочим, дворянином! Он был героем и пропал без вести на войне, — с пафосом завершила Любовь Ипполитовна, всхлипнула и приложила к глазам кружевной платочек.
— Мама, ты не права. Сережа — умный, красивый. Мы скоро заканчиваем техникум. И профессия у него будет хорошая.
При этих словах слезы Любови Ипполитовны мгновенно высохли.
— Разве это мужское дело — дрыгать ногами? Сама в актерки пошла, да еще и мужа-плясуна решила завести?!
Ася была уверена, что мама все-таки сменит гнев на милость и примет зятя. Но время шло, а Любовь Ипполитовна была непреклонна. Моего отца она только терпела. Для нее он был просто хамом, недостойным руки ее дочери. Она так ему все время и говорила: «Сереженька, вы же хам». Казалось бы, всего три буквы, но сколько чувства она в них вкладывала! В ней говорила классовая ненависть, а о своем баронстве отец никогда не рассказывал...
Любовь Ипполитовна была, как говорили раньше, из бывших. Генеральская дочь, занималась в Императорском обществе поощрения художеств. Я помню, как, сидя у окна, она пила чай из чашки саксонского фарфора, чудом уцелевшей, прошедшей с бабушкой через революцию, Гражданскую и Отечественную войны, через эвакуацию, переезды и возвращение на улицу Широкую в Ленинграде. Эта чашка без блюдца да несколько фотографий — все, что осталось у Любови Ипполитовны от прежней жизни.
А ведь, бывало, выезжая всей генеральской семьей на дачу, они везли с собой рояль. Он был специальный, летний. Зимой его держали в сарае при доме, накрывали толстой попоной и укутывали сеном. Бабушка с ностальгией вспоминала об этом. Конечно, она мечтала, что ее дочь выйдет замуж за принца на белом коне.
Однажды Ася и Сережа, так и не получив благословения, расписались, и папа на законных основаниях вселился в мамину комнату. Для бабушки это было трагедией. Вся квартира пропахла валерианой и нашатырем. С обвязанной головой Любовь Ипполитовна изредка выходила на общую теперь кухню, чтобы налить чаю в свою саксонскую чашку. Ни дочь, ни зятя к себе не допускала. Зато периодически подходила к их двери и громко стучала: «Нельзя так много этим заниматься! Это вредно для здоровья!»
А молодожены строили грандиозные планы на будущее. Папа окончил техникум в 1933 году. На выпускном концерте он исполнил зажигательный танец английского моряка «Веселый Джим». Номер имел большой успех. Всех поразило, что чечетка в нем чередовалась с классическими батманами. Это было смело. Самое удивительное, что благодаря этому танцу его приняли в Мариинский театр. Радости не было предела: «Ты представляешь, Асенька! Я, вчерашний саратовский мальчишка, и вдруг — артист всемирно известной труппы!»
В новом балете «Красный мак» он исполнял роль Кочегара: выбегал с ведром на сцену, весь перепачканный углем, и исполнял очень короткий танец, а потом, как было написано в либретто, убегал в кочегарку. Однажды папа задержался на сцене сверх положенного и вдруг неожиданно надел грязное ведро на руку стоящего на сцене капитана, белоснежный китель которого мгновенно покрылся черными пятнами. За эту выходку он получил серьезный нагоняй. Но не это стало причиной его ухода из «Мариинки». Однажды прямо на выступлении папа потерял сознание. Вердикт врача был категоричен: «У вас слабое сердце, о балете придется забыть».
Такого удара судьбы папа не ожидал. Он стал раздражителен и груб. Перепадало и маме. А тут еще и Любовь Ипполитовна подзуживала дочку: «Я тебя предупреждала! Разве это профессия для мужчины? И что вы будете делать?»
Отцу не оставалось ничего иного, как искать другую работу. Он выступал на эстраде, потом был мюзик-холл, где служила моя мама и начинали свою творческую деятельность Миронова и Менакер. Но и там папа пробыл недолго. Вскоре получил телеграмму: «Предлагаю работать принятом мною Театре комедии тчк Акимов». Оказывается, Николай Павлович запомнил отца еще по танцу «Веселый Джим». Папа тут же послал ответ: «Соглашаюсь безоговорочно».
Театр комедии тогда называли «театром при гастрономе», поскольку он находился в том же здании, что и Елисеевский магазин. Его главного режиссера не смутило даже то, что у отца не было школы драматического искусства. Но вот актеры отнеслись к Филиппову настороженно. Папе надолго запомнилась фраза, сказанная кем-то ему вслед: «Неужели этот тип с лицом убийцы — актер?!» Единственной, кто сразу же проявил симпатию к новичку, была Елена Маврикиевна Грановская, в сороковые годы публика валом валила на спектакли с ее участием — «Стакан воды», «Вишневый сад», «Враги». У гениальной актрисы было одно страстное увлечение: Грановская обожала маленьких поросят. И как собачку временами держала поросенка дома. Когда вырастал, Грановская передавала его, как она считала, в хорошие руки. Но беднягу эти «хорошие руки» отправляли на сковородку.
Зато на молодого актера сразу же обратили внимание кинематографисты. Экранный дебют состоялся в 1937-м. Это была эпизодическая роль без слов в фильме «Падение Кимас-озера». По сюжету папа должен был, отстреливаясь от красноармейца, пробежаться над речкой по бревну, но соскальзывал и падал в ледяную воду. После каждого дубля помощники режиссера растирали его спиртом, а на четвертом — сжалились и дали принять внутрь. И это отцу весьма понравилось. Как, впрочем, понравилось и сниматься. Хотя когда он впервые увидел себя на экране, возникло желание бросить актерскую профессию: «Неужели это я? Да такое безобразие не то что в кино, даже в трамвай нельзя пускать!»
Филиппов мог справиться с любой серьезной ролью, но режиссеры вовсю эксплуатировали его комедийный дар, предлагая роли разных гаденьких типов. Однажды папа даже просил директора «Ленфильма» дать ему возможность сыграть положительного героя. Тот в ответ расхохотался: «А ты в зеркало-то на себя смотрел?»
И все продолжилось. Когда сыграл немца в «Беспокойном хозяйстве», люди на улице стали отпускать в папин адрес проклятия, принимая актера за его героя. Он спасался бегством, а ему вслед кричали: «Ах ты, гнида фашистская!» И лишь дома, закрыв за собой дверь, папа облегченно вздыхал: «Любит меня народ, узнает».
Но он никогда не пользовался своей популярностью в корыстных целях. В очереди за водкой не раз уговаривали:
— Сергей Николаевич, ну что же вы стоите?! Проходите, мы вас пропустим.
Но папа неизменно отвечал отказом:
— Не за хлебом же стоим!
Отец говорил, что в России самый быстрый и надежный путь к популярности — через собутыльников. И пользовался этим. Застолье занимало в его жизни важное место. Сергей Николаевич любил заказать шикарный ужин в ресторане, приглашая к своему столу знакомых или чем-то приглянувшихся ему людей. Однажды внимание папы обратил на себя какой-то важный, огромного роста человек в форме, проходивший мимо.
— Подруливай, старик!
— Я не старик, Сергей Николаевич, а адмирал Засосов.
— Это меняет дело. Подгребайте, адмирал. Давайте засосем с вами по рюмочке.
Отец обладал превосходным чувством юмора. Он был автором крылатых фраз, которые уходили в народ. Так, открывая очередную бутылку, любил приговаривать: «Недолго мучилась старушка в бандитских опытных руках» или «Семь раз налей, один раз заешь». Кстати сказать, знаменитая фраза «Две звездочки, три звездочки, четыре звездочки, а лучше всего, конечно, пять звездочек» в фильме «Карнавальная ночь» — это папина импровизация.
Но когда популярность стала приобретать катастрофические размеры, его это стало раздражать. Ну кому понравится, если за тобой ходит табун поклонников и все норовят подергать за рубашку и даже за нос, назойливо лезут с глупыми вопросами. Не отвечать же всем, кто предлагал выпить на брудершафт, словами героя из «Карнавальной ночи»: «Не могу, голубчик, у меня лекция!»
В ресторане, когда начинали пялиться, отец прикрывал лицо тарелкой. А если кто-то бесцеремонно подходил к его столику, мог в бешенстве сорвать со стола скатерть вместе с посудой. Некая дама однажды попросила Филиппова оставить автограф на ее груди. Он бросился от нее бежать сломя голову, по пути дав в зубы поддатому старичку, который полез обниматься.
Папа не терпел панибратства. «О господи, — отчаянно кричал он, — что я вам — животное?! Вы можете пройти мимо и дать мне жить, как я хочу?» Иногда он устраивал розыгрыши, в которых был момент мстительности. Однажды зимой отец шел с Павлом Кадочниковым по Невскому. И вдруг бросился к сугробу и стал быстро разгребать мокрый снег. Кадочников удивленно спросил:
— В чем дело, Сережа?
Тот ответил нарочито громко:
— Да вот подарили перстень с бриллиантом, а он случайно упал в снег. Надо же, какая досада!
Кадочников понял, что это шутка, и подмигнул другу. Через минуту перстень искала уже целая толпа. И тут папа махнул рукой:
— Да ладно, мне другой подарят.
Они с Кадочниковым ушли, а люди все продолжали копаться в снегу.
Отец вообще любил розыгрыши. Мама рассказывала, как они вместе отправились в комиссионный магазин.
— Вы принимаете подержанный товар? — спросил папа.
— Наследство от бабушки? Что-то ценное? — оживился продавец.
— Весьма, — сказал папа и показал на портфель.
— Как вы можете в наше время с такими вещами ходить по улицам?!
Отец достал сверток и стал его долго разворачивать. Осторожно выложил на прилавок два бублика и посмотрел на продавца.
— Но позвольте, а где наследство от бабушки?
— Как где? Вот. Это ведь комиссионный? Подержанный товар принимаете? Антиквариат? — и он стал неистово колотить бубликами по прилавку, доказывая их «старинное» происхождение. Эта сценка могла войти в какую-нибудь комедию. Отец был великим импровизатором и что-то постоянно придумывал.
После выхода фильма «Девушка без адреса» ему житья совсем не стало. Люди кричали вслед: «Масик хочет водочки!» Он стал бояться творческих встреч со зрителями и всячески их избегать. Как сказал папин персонаж Алмазов, у него «расшатали центральную нервную систему». Филиппов мог послать матом совершенно незнакомого человека, который всего лишь попросил автограф. Если его упрекали в грубости, отвечал: «Грубо, зато справедливо!»
Но все это было потом. А в самом начале творческого пути отец буквально упивался славой. Особенно приятен ему был успех у женщин. Жизнь была бурной, он часто не приходил ночевать, и конечно, в семье росло напряжение. А тут подоспел я и постепенно стал вытеснять из сердца мамы дотоле безраздельно царствовавшего там любимого Сережу. В доме перестали восхищаться его талантом, вместо этого восхищались талантами маленького Юры.
— Ну что у нас на ужин? Никак манная каша? — спрашивал папа, усаживаясь за стол.
— Каша Юрочке, а тебе тушеные овощи.
Папа мрачно ковырял вилкой в тарелке:
— Что это?
— Гемюзе! — с торжеством объявляла теща.
— Работаешь как вол, а дома какой-то заячьей едой кормят.
— Сереженька, вы хам! — Любовь Ипполитовна хлопала дверью своей комнаты, а вслед ей летела тарелка с гемюзе.
— Ах, вот как! — восклицал папа, надевая пальто. — Меня здесь не любят. Преснятиной какой-то кормят. Пойду в кабак!
Отцу нужны были сияние юпитеров, обожание зрителей, восхищенные взгляды поклонниц. Мама же хотела, чтобы у нее была настоящая семья, уютный дом, верный муж и примерный сын.
Мне наняли няньку. Простую деревенскую девушку, которая и слыхом не слыхала про великого комика Филиппова. Папа стал проявлять к ней интерес, не подозревая, что за ними через замочную скважину следит Любовь Ипполитовна. «Ты — моя богиня! — стал он охмурять няньку. — Ты — моя грация...» Тут скрипнула дверь и на пороге появилась теща Любовь Ипполитовна. «Мы репетируем... «Собаку на сене», — быстро нашелся папа. Эта сцена потом вошла в фильм Рязанова «Девушка без адреса». А бабушка, надо отдать ей должное, скрывала от мамы «шалости» зятя вплоть до их развода...
Помнить себя я стал с того момента, как мне подарили акварельные краски. Вначале я разрисовал себя, а потом и папино бежевое пальто. Так уже с ранних лет во мне проявилось дарование художника. А еще я очень любил наблюдать, как папа бреется. И все время просил побрить и меня. Ему это надоело, и он выбрил половину моей головы. Когда я увидел себя в зеркале, разрыдался. Но бритва все равно притягивала меня как магнит. Однажды я спрятался в прихожей, намылил подол бабушкиной шубы и старательно ее побрил.
Меня часто оставляли дома одного. Когда родители собирались куда-нибудь пойти, бабушка тут же придумывала себе срочное дело, лишь бы в няньках не сидеть. Папа нашел выход из положения: он вбивал маленькие гвоздики в пол, выдавал мне молоток и поручал забить их по самую шляпку. И вплоть до родительского возвращения я с удовольствием колотил по гвоздям. А когда бабушка стала возмущаться, что по полу скоро ходить будет невозможно, папа велел мне вбивать гвозди в шкаф из красного дерева.
Семейная идиллия заканчивалась, как только папу приглашали сниматься. Он получал деньги, и вихрь свободы уносил его прочь. После очередного недельного загула мама собрала отцовский чемодан и показала ему на дверь, для пущей убедительности взяв в руку полено. Папа оскорбился: «Вы еще на коленях ко мне приползете! Ко мне, обожаемому всей страной!» И он ждал этого всю жизнь, но ждал напрасно. Много раз папа пытался вернуться в семью, просил прощения, клялся в вечной любви. Но, как говорила мама, «полено всегда было наготове, а ему не хватало чуть-чуть напора, чуть-чуть терпения...»
Вскоре началась война. Театр комедии эвакуировали. И хотя родители уже были в разводе, папа добился того, чтобы нас вместе с бабушкой вывезли из блокадного Ленинграда на Большую землю.
Первое время мы жили в Сочи в теплушках, а потом нас перевезли в Таджикистан. Помню, в Сталинабаде снимали фильм «Принц и нищий», где я играл оборванца в толпе. На время эвакуации семья соединилась вновь. Папа продолжал сниматься и по-прежнему вел богемный образ жизни. Возвращался домой очень поздно и со словами «Сегодня денег не давали!» падал замертво в прихожей.
Мама ночами шила тряпичных кукол, а бабушка рисовала им лица. Даром, что ли, у самого Рериха училась! Потом она их продавала на базаре.
Осенью 1945 года театр вернулся в освобожденный Ленинград. На улицу Широкую, где жили мы, мама отца не пустила. Он поселился в гостинице «Астория», а потом Акимов выхлопотал любимому артисту комнату. Но жить там отцу не пришлось...
Однажды он по обыкновению обедал в гостиничном ресторане. Кто-то что-то сказал, папа грубо ответил, завязалась драка, и отцу воткнули в руку вилку. Рядом за столиком сидела мадам Голубева. Она не только вступилась за актера, разогнав дебоширов, но и перевязала ему рану, после чего отвела обалдевшего от такого внимания и ласки Филиппова к себе домой. А утром намекнула: «Вы та-а-а-кое вчера, Сережа, кричали. Не дай бог, кто-то в органы стукнет!» Папа струхнул и остался жить у своей новой знакомой.
Барабулька, как называл ее отец, была старше его на тринадцать лет. На вопрос «Сергей Николаевич, а что такое барабулька?» он отвечал: «Маленькая паршивенькая рыбка с выпученными глазками». Мне до сих пор обидно, что у него была такая старая и некрасивая жена! Я уверен, что папа особо ее и не любил. А она его обожала, с любовью называла Долгоносиком. Голубева ездила за ним повсюду — на съемки, гастроли, не давала ему свободно вздохнуть.
Когда он приходил домой сильно подшофе, кричал на нее: «Старая ведьма, ты мне надоела! У меня есть красивая жена и талантливый сын!» А утром Антонина Георгиевна снова нашептывала: «Сережа, ты опять вчера такое нес, тебя в тюрьму посадят!» Она его держала на коротком поводке. Голубева была членом коммунистической партии и членом Союза писателей, вследствие чего испытывала трепетную любовь к партийным деятелям вообще, а к Сергею Кирову в особенности. Она даже книжку о его детстве написала — «Мальчик из Уржума». Но ее текст был настолько плох и по-детски коряв, что когда она сдала рукопись редактору Маршаку, тот ее полностью переписал. Когда у отца спрашивали:
писательница Антонина Голубева
— Почему ваша жена больше не пишет? — он мрачно отвечал:
— Чернила кончились.
Папа поселился у Голубевой в конце сороковых. На набережной канала Грибоедова, в доме номер девять, где жили писатели Михаил Зощенко, Евгений Шварц, Вениамин Каверин, Михаил Козаков. Иногда я приходил туда. Голубева, вовсю командовавшая отцом, пыталась муштровать и меня. Но я не признавал такого права за его сожительницей.
— Мальчик, а ты читаешь что-нибудь? — Она никогда не обращалась ко мне по имени, только «мальчик». — Ты любишь стихи?
— Люблю...
— Ну, почитай.
И я начинал из Архангельского: «Не женщина — малина, / Шедевр на полотне — / Маруся Магдалина, / Раздетая вполне».
— Какая пошлость! Тебе, мальчик, надо читать пионерские книжки.
— Например «Мальчик из Уржума», — язвил отец.
— Это очень полезная книга, на ней выросло не одно поколение пионеров, — сухо отвечала великая писательница.
Папа и Голубева не были официально женаты, хотя прожили вместе сорок лет. В 1948-м мама подала на развод официально. Но папа так и не получил свое свидетельство о расторжении брака. Наверно, пожалел двадцать копеек на пошлину.
С появлением в папиной жизни Голубевой у нас с мамой наступил тяжелый период. Однажды меня вызвали к директору школы. Незнакомые дяденьки и тетеньки задавали странные вопросы: хорошо ли я питаюсь, не бьют ли меня дома? На следующий день маму затребовали в РОНО. Оказывается, туда поступил сигнал, что она плохо обращается с сыном, а тот ведет аморальный образ жизни. Одна женщина из комиссии шепнула, что сведения эти сообщила коммунистка Голубева. Мама перевела меня в другую школу. А там опять придирки учителей и плохие оценки. Она ходила и к директору, и в РОНО, пытаясь понять, что происходит. Ей всюду говорили, что приходили от Сергея Николаевича и просили быть строже к его сыну: «Он отъявленный хулиган!» Да, Голубева всерьез взялась за мое «воспитание». Спасаясь от нее, я сменил пять школ.
А еще у нас было отчаянное положение с деньгами. После войны мама окончила иняз, преподавала технику речи. Вдобавок работала корреспондентом, пишущим на английском. Благодаря маме у меня отличное знание языка, которое впоследствии очень пригодилось в Америке. Но маминой зарплаты нам на жизнь все равно не хватало. А от отца никакой помощи не было. Он даже написал заявление в суд с просьбой освободить его от алиментов, так как мать ребенка, вместо того чтобы покупать для мальчика фрукты, на его, Филиппова, деньги делает ремонт. Судья ответила, что тогда она на него, великого артиста, попросту заведет уголовное дело. Позже отец с горечью признался, что пойти на это его заставила Антонина Георгиевна.
Думаю, именно из-за вечных ссор в новой семье отец сильно запил. Вместе с этим начались проблемы в театре и кино: на студии он говорил, что занят в спектаклях, в театре — что у него съемки. Правда, деньги на спиртное всегда находились. Так, однажды со своим другом поэтом Михаилом Дудиным отец отнес в букинистический магазин пятьдесят томов Большой советской энциклопедии, вслед за чем последовал трехдневный кутеж. Когда Барабулька спросила, куда делись книги, он ответил, что... дал их почитать Дудину. Тут-то и выяснилось, что в одном из томов запасливая писательница хранила приличную денежную сумму.
При этом Сергей Николаевич далеко не с восторгом относился к загулам коллег. Увидев на «Ленфильме» молодого актера, который буквально лыка не вязал, папа вздохнул и сказал ему по-отечески: «Не по таланту пьешь!»
Случалось, он выходил из дома наглаженный, ухоженный и в галстуке. А к вечеру, бормоча «Как низко я пал», возвращался уже без галстука, без рубашки и даже без носков! Барабулька его ревновала всю жизнь. Хотя что ревновать? Она едва не в матери ему годилась, а он, как непутевый ребенок, старался от нее улизнуть. Голубева всегда подкарауливала у служебного входа. А отец выходил из театра за пятнадцать минут до окончания репетиции и шел в знаменитую рюмочную на Моховой, куда заглядывали многие артисты.
режиссер Николай Акимов
В чьих-то воспоминаниях описывается такая сцена, которая регулярно повторялась. Папа входил в квартиру и громко требовал: «Барабулька, рюмку водки!» Если она не торопилась, он, держа в руках пустую рюмку, начинал считать: «Р-раз, два», на счет «три» рюмка летела в окно. За ней могли последовать и кофейные чашки.
Несмотря на любовь к выпивке, у отца была потрясающая память, коллеги-артисты рассказывали, как завидовали его способности запоминать огромные тексты. Он мог явиться на спектакль в стельку пьяным, но выходил на сцену и моментально преображался. Акимов к разгильдяйству Филиппова относился снисходительно: «Для меня талантливый пьяница дороже десятка бездарных трезвенников». Но после одного случая и его ангельское терпение лопнуло. Во время спектакля папа стоял за кулисами. Он был подшофе. На сцене герою налили стакан водки, тот стал ее пить маленькими глотками. Вдруг папа прокомментировал, да так, что было слышно в зале: «Кто так пьет? Бездарь! Полный стакан залпом надо выпивать! Сейчас выйду и покажу, как надо пить!» Зрители были в восторге. Но Акимов, который тоже сидел в зале, на следующий день вызвал его к себе в кабинет. Режиссер взял список артистов труппы и красным карандашом вычеркнул фамилию Филиппова.
— Все, Николай Павлович?
— Все, Сергей Николаевич.
У отца осталось только кино. Но зато в нем он был богом! Филиппов единственный из советских артистов получал деньги прежде, чем начинались съемки. «Сумма прописью!» — любимая папина фраза. И все потому, что он «делал кассу», как и его Алмазов из «Укротительницы тигров». Фраза отца «Люби свой гонорар, как самого себя!» стала крылатой среди актеров. А еще у него были бесконечные концерты по стране. Филиппову достаточно было выйти на сцену и произнести: «Две звездочки, три звездочки, четыре звездочки, а лучше... пять...», как зал начинал аплодировать стоя.
Отец настаивал на том, чтобы я тоже стал актером, говорил, что у меня есть данные. Мое детство прошло за кулисами театра, я видел на сцене много талантливых артистов, но отказывался категорически, не заразился этим ремеслом. А все потому, что страшный лентяй и работаю, только когда захочу. Актер же — человек подневольный.
В результате мою судьбу решила мама: «Сынок, раз ты ничего не любишь делать — иди в художники!» Естественно, папу мое решение стать человеком свободной профессии страшно разгневало, он долго не мог этого простить и часто повторял: «Без меня ты все равно ничего не достигнешь!» А я так хотел доказать, что смогу многого добиться и без его помощи! А еще отец возмущался по поводу моей хипповой прически, джинсов в обтяжку, в которые я вшивал металлические молнии от башмаков. Мы переживали обычный конфликт поколений.
Словом, я поступил в «Муху». И тут же выяснилось, что стипендия на студента Филиппова не выписана. В деканате объяснили, что приходили от Сергея Филиппова и сказали, что сын артиста в стипендии не нуждается, так как отец его всем обеспечивает. А я-то думал, что Голубевой надоело меня преследовать! Стипендию вернули, но осадочек остался....
А на втором курсе было еще «забавнее».
— Представительница Сергея Николаевича сообщила нам, что вы сидите в тюрьме, — сказали мне в деканате.
— Как в тюрьме? Я же каждый день хожу на занятия!
— Ну и ловкий вы, Филиппов! Как всюду поспевать ухитряетесь?
С отцом мы встречались все реже. Но когда после окончания института у меня начались неприятности еще и в Худфонде, я не выдержал и спросил у мамы:
— Мамочка, ты меня вырастила, выучила, отец участия в моем воспитании практически не принимал. Скажи, почему я тогда ношу его фамилию?
— Что случилось, сынок?
— Ты разве не знаешь, что эта коммунистка уже и до Художественного фонда добралась? Отец слабый человек, а она действует от его имени. Так что я хочу взять твою фамилию и твое отчество.
И я ей рассказал, как в Худфонде меня остановила некая дама со следами былой красоты на лице.
— Папа хочет с вами встретиться.
— Простите, ваш папа?
— Да нет, ваш папа! Сергей Николаевич себя неважно чувствует, и через меня вам просили передать...
— Мадам, — я стал закипать. — Какая такая папа?! Передайте этой папе, что я навещу ее столько раз, сколько эта папа приходила ко мне в больницу!
Прошло еще какое-то время. Я опять столкнулся с той же мадам в коридоре.
— Юра, навестите папу, он вас ждет.
— Вы меня, наверное, с кем-то путаете.
— Вы Юрий Сергеевич Филиппов, сын Сергея Филиппова?
— Ошибаетесь, — сказал я и торжественно вынул новенький советский паспорт. — Видите? Юрий Иванович Горинович!
Она с ужасом посмотрела на меня:
— Как же вы могли?
То, что я поменял фамилию, стало для отца страшным ударом. Но я не мог простить ему, что он не оградил меня от ядовитых укусов своей сожительницы. Ну не помогаешь — так не мешай нам с мамой жить!
Я всегда был свободным человеком. Однажды меня стали насильно тащить в ряды членов КПСС. Вызвали к большому партийному начальнику, но я ему честно признался:
— Мне нельзя в партию, люблю застолья, женщин, что ни неделя — новая дама, ничего не могу с собой поделать.
Тот посмотрел мрачно и сказал:
— Будем бороться вместе, товарищ! Мы вам поможем!
Мой ответ был слишком смелым для того времени:
— Спасибо, я сам справляюсь.
Пару раз удалось отшутиться. Но вскоре заметил, что меня стали затирать на работе. Я занимался оформлением музея Пушкина, поэтому был уверен, что и в Царскосельском лицее тоже буду работать. Но из-за того, что не был членом партии, заказ отдали другому. Я возмутился: «Но ведь Пушкин тоже никогда не был членом партии!» Это стало последней каплей, я решил уехать.
В ОВИРе потребовали письменное разрешение на выезд от отца. Мы с мамой пошли к нему за подписью. Но мадам Голубева нам даже дверь не открыла. Тогда мы решили караулить его у дома. Смотрим, идет к подъезду.
— Папа, мне нужна твоя подпись на документе, что ты не имеешь ко мне материальных претензий.
Отец посмотрел на меня очень внимательно.
— А кто ты такой? Не знаю!
— Как не знаешь? Я же твой сын.
— У меня нет сына, — холодно ответил он.
— А меня, Сереженька, тоже не узнаешь? — спросила мама.
Отец взглянул на нее, лицо его исказилось, казалось, он сейчас заплачет. Потом резко развернулся и побежал от нас прочь. Тогда я понял, что он все еще любит маму...
— Вот и дождался, что мы сами пришли к нему на поклон, — грустно сказала она.
Мама не вышла замуж после развода, а отец хоть и жил до конца дней с другой женщиной, так и не женился на ней. Мои родители даже умерли в один год, но в разных частях света: мама — в Америке, а папа — в Петербурге...
Та наша встреча с отцом на канале Грибоедова была последней. Больше мы не виделись. Никогда. Справку от него мне передали через третьи руки.
Много позже, когда отца уже не стало, все воспоминания о нем, о его жизни, я собирал по друзьям и знакомым. Написал письма всем артистам, которые знали Филиппова. Одной из первых мне ответила из Парижа Юлия Николаевна Предтеченская, мама Михаила Шемякина. В сороковых годах она работала вместе с отцом в Театре комедии. Юлия Николаевна рассказала две дивные истории. Однажды они вместе возвращались домой после спектакля. Пришлось долго идти пешком. Был изрядный мороз, а на Предтеченской — модная шапочка «менингитка», меховая жакетка, юбочка, чулки польские газуфки (так назывался капрон) и туфельки на каблуках. Вдруг она резко останавливается и говорит:
— Сережа, я больше не могу! Снимай быстрее штаны!
Отец оторопел:
— Юлия, ты не шутишь, неужели прямо терпеть не можешь?
— Не могу, снимай!
Отец подумал: «Почему бы и нет? Красивая женщина буквально дрожит от желания» — снял штаны, а она их быстро на себя натянула и бегом на Петроградскую...
Теперь вторая: отец одолжил у Юлии Николаевны три рубля и забыл об этом. А Мише Шемякину, которому тогда было лет тринадцать-четырнадцать, приглянулась в магазине книга. Он бегом к маме за деньгами, а та предлагает: «Пойди в театр к дяде Сереже Филиппову, он мне должен три рубля, скажи, что я за ними тебя прислала». Миша подошел к отцу за кулисами:
— Дядя Сережа, я сын Предтеченской. Мама велела долг отдать мне.
Папа посмотрел на него удивленно:
— Мальчик, вообще-то мы здесь играем! Подожди.
Протягивая после спектакля трешку, он сказал с досадой: «Какой настойчивый сынок у Юлии Николаевны!»
Предложение Гайдая сыграть в «12 стульях» Кису Воробьянинова так обрадовало отца, что он даже перестал пить. Но на съемках его постоянно мучили страшные головные боли, а перед озвучанием ему сделали сложнейшую операцию. Удивительный хирург Феликс Александрович Гурчин удалил отцу доброкачественную опухоль и часть черепной кости. У него на темечке была заметна дышащая пленка, врачи строго-настрого предупредили: не дай бог, что-нибудь на голову упадет! И папа стал носить кепки с плотным верхом, шапочки, шляпы. Он часто в шутку предлагал друзьям: «Хочешь пощупать мои мозги?» Отец считал, что ему крупно повезло, ведь после операции он прожил еще двадцать лет.
Игорь Усов в роли купца Смурова в «Табачном капитане» видел только Филиппова и лично отправился к нему домой уговаривать. Об этой сцене мне рассказала Лидия Борисовна Духницкая, второй режиссер. Они пришли на канал Грибоедова, поднялись к квартире Филиппова и замерли в изумлении — у входной двери на полу сидела Антонина Георгиевна, умолявшая разбуянившегося мужа впустить ее в собственную квартиру. Оттуда доносился только страшный мат, и Игорь Владимирович решил вмешаться:
— Дядя Сережа, хватит валять дурака! Давайте лучше вместе работать!
Дверь приоткрылась, но Филиппов впустил в квартиру только Усова, а Барабулька так и осталась на лестничной площадке. Папа пожаловался режиссеру:
— Мне ничего нельзя — ни пить, ни курить, ни сниматься в кино! Только матом можно ругаться!
На что тот ответил:
— Вы обязательно будете у меня сниматься, и мы вас будем беречь.
На площадке у папы было три дублера, их снимали со спины. А для него специально сшили несколько плотных париков, чтобы уберечь голову от ударов. После операции у отца начались сложности с запоминанием текста. Но даже если он что-то забывал, то так отыгрывал эпизод мимикой или жестами, что никто ничего и заподозрить не мог. Филиппов прекрасно справился с ролью, даже пел и танцевал в кадре.
Друзья рассказывали, что когда он болел, Голубева укладывала его в кружевную постель в ночной сорочке с воланами и жабо. Представляю себе эту картину: мне кажется, папа был похож на Волка из «Красной Шапочки». Антонина Георгиевна тряслась над ним, покупала ему цветы, приговаривая: «Сереженька так любит розы!» Что характерно, Барабулька никогда не вспоминала о своей родной дочери от первого брака и все свое нерастраченное материнство отдавала любимому Долгоносику.
На Новый год она вешала на старинный абажур по новогоднему шарику, каждый раз прибавляя еще один. Таким образом отмечался каждый прожитый Сереженькой после операции год.
Антонина Георгиевна умерла в конце восьмидесятых, и папа остался один. Я постоянно звонил ему, предлагал помощь, но он отказывался. Отец все еще снимался, принимал участие в творческих вечерах, получал неплохую, как он меня уверял, пенсию. Но один знакомый рассказывал, как однажды встретил Филиппова на рынке, тот покупал картошку. Отец пожаловался, что родственники Голубевой забыли о его существовании. Навещал отца только друг Костя, который еще в балетном училище с ним занимался. Теперь он помогал ему, иногда ходил в магазин за продуктами, готовил. Актриса «Ленфильма» Любовь Тищенко носила ему передачи в больницу, стирала рубашки. Папа жаловался Любе, что ему всюду мерещатся гэбэшники, что за ним следят. Может, и вправду следили. Ведь и сам он наш с мамой отъезд расценил как предательство Родины. И выходит, был отцом предателя..
Тищенко он показывал мои письма: «Вот видишь, Люба, сын пишет. Любит все-таки, скучает». А письма эти были не распечатаны — он их не читал, но бережно хранил...
Я жил в Америке, где попал в абсолютно другой мир. Поначалу меня в нем все раздражало. К тому же просился в тихий штат, а мне предложили Алабаму, где орудовал ку-клукс-клан. Нас с мамой поселили в самом эпицентре расовых разборок. Мне это все надоело, и я купил билет до Нью-Йорка.
Как художник-дизайнер я работал для многих известных фирм: Ralph Lauren, Estee Lauder, оформлял некоторые бродвейские театры, интерьеры в домах миллионеров. Сегодня у меня много наград и грамот: «Первые пятьсот в мире», «2000 замечательных людей двадцатого столетия», мое имя занесено в «Холл славы»...
Но меня никогда не покидала мысль, что при всем успехе я в жизни что-то упустил. Прошлые размолвки с отцом на большом расстоянии казались такими незначительными! Только он мог так сильно любить и ревновать нас с мамой к чужой жизни, к чужой стране. Воспоминания навалились снежным комом. Почему-то все чаще в памяти оживали эпизоды из детства. Например, как однажды отец взял меня на охоту. У него было редкое ружье с четырьмя стволами. Мы долго гуляли по лесу, но вернулись без всякой добычи. Чтобы разыграть маму, купили в булочной хлебного зайца. Пока не раскрыли наш секрет, она страшно переживала, что мы убили живое существо!
После смерти отца я вернулся в Петербург. Случайно встретился с Лидией Борисовной Духницкой.
— Как он любил вас, Юра! Он гордился вами.
— Странная любовь какая-то...
— Когда мы встречались с ним без Барабули, он всегда говорил о вас. Очень сокрушался, что вы уехали. Вы хоть звонили ему?
— Конечно, мы разговаривали, но на мои письма отец не отвечал.
Кажется, она посмотрела на меня с удивлением. Но не рассказывать же ей о всех подробностях наших семейных отношений, о том, каким долгим было возвращение друг к другу...
Когда еще была жива Голубева, я звонил отцу из Америки, но к телефону каждый раз подходила великая писательница, и я вешал трубку, зная, что поговорить нам она все равно не даст. Тогда я стал искать другой способ установить с ним контакт.
В Ленинграде жила моя старая знакомая. Ее звали Таня. Мы переписывались, она была в курсе всех моих дел. И у нас возник план. В ДК имени Горького шел творческий вечер Сергея Филиппова. В перерыве к отцу никого не подпускали, но Таня мужественно пробилась сквозь кордон.
— Что вам угодно?
— Я от вашего сына. Он просит узнать...
— Мне некогда. Пора на сцену. Кто вы такая?
— Знакомая вашего сына Юры. Он просто просил узнать, живы ли вы?
— Ну жив, жив. Так ему и передайте. Какая-то сумасшедшая!
Папа, так же как и я, не подозревал тогда, что эта «сумасшедшая» войдет в мою жизнь. Вскоре Таня приехала ко мне в Америку, мы
До того как стать актёром, Филиппов в своём родном Саратове кем только ни трудился: был и столяром, и пекарем на хлебном заводе, и дворником, и садовником. Но мечта у него была одна: сцена. Правда, не драматического театра, а балетного. Сергей Филиппов окончил в Ленинграде балетное отделение эстрадно-циркового училища, педагоги ему прочили прекрасное будущее в классическом танце: благо были физические данные и рост для исполнения главных балетных героев и принцев. Но врачи сразу по окончании училища поставили ему диагноз: опухоль головного мозга. Оперировать не предлагали, но запретили серьёзные физические нагрузки строго-настрого. Так разбилась первая мечта Филиппова.
Кадр из фильма «Старый знакомый», 1969 г. Фото: РИА Новости
Несостоявшаяся звезда балета отправилась в Ленинградский театр комедии к режиссёру Акимову. Быстро выяснилось, что у Филиппова ярчайший талант комика. Позже актёр, сыграв в десятках фильмов, с горечью скажет, что режиссёры его не видят в качестве «основного блюда», а только используют его талант как «острую приправу к пресному». Согласившись участвовать в «Карнавальной ночи» Эльдара Рязанова , Филиппов позже крайне пожалел, что сыграл этого лектора-зануду. Стоило ему появиться на публике, как сразу все вокруг начинали цитировать его героя: «Одна звёздочка, две звёздочки, три звёздочки». По воспоминаниям коллег, актёр просто трясся от негодования. Ведь мечтал он о серьёзной драматической роли. Ему хотелось сыграть в драме, трагедии, а предлагали сплошные комедии. И ладно бы он играл в них главных персонажей, так нет же, доставались ему одни эпизоды: «Иван Васильевич меняет профессию», «Укротительница тигров» и др. Когда Сергей Николаевич узнал, что роль в картине «Когда деревья были большими» досталась не ему, а Юрию Никулину , он заплакал. Чтобы как-то снять напряжение, артист начал выпивать… Потом всё больше и больше.
Согласившись участвовать в «Карнавальной ночи» Эльдара Рязанова, Филиппов позже крайне пожалел, что сыграл этого лектора-зануду. 1956 г. Кадр из фильма
Смог победить рак
Главный персонаж в картине у него был один: Киса Воробьянинов в «12 стульях» Леонида Гайдая . Но участие в этом фильме едва не стоило актёру жизни. Перед самым началом съёмок у Филиппова начались страшные головные боли. К тому времени у него уже диагностировали рак мозга. Режиссёр принял решение заменить актёра на Ростислава Плятта. Но Филиппов позвонил Леониду Гайдаю и заявил: Ипполита Матвеевича будет играть он, чего бы это ему ни стоило. Режиссёр попал в сложную ситуацию: с одной стороны, ему не хотелось обидеть Филиппова, с другой стороны, серьёзная болезнь исполнителя могла поставить съёмки под угрозу. Но, когда о страстном желании Сергея Филиппова сыграть Кису Воробьянинова узнал Плятт, Ростислав Янович позвонил Гайдаю и отказался от этой роли. По окончании съёмок Филиппову стало хуже, его срочно положили в больницу. Но, к счастью, лечение прошло успешно, артист прожил больше 20 лет. Вот только темя у него так и не заросло после операции, лишь тонкая кожа вместо кости наросла в этом месте. Но актёр даже умудрялся шутить на эту тему. Например, министр культуры Фурцева назвала его однажды дураком. После этого Филиппов всегда говорил коллегам, что зря, мол, Фурцева, его дураком считает, у него ведь всего лишь часть мозга вырезали.
Участие в фильме «12 стульев» едва не стоило актёру жизни. 1971 год.
Кадр из фильма
Личная жизнь у актёра была тоже непростая. Он очень любил свою первую жену, артистку балета Алевтину Горинович , в браке родился сын Юрий. Но балерина приняла решение эмигрировать в США и поставила Филиппова перед выбором: хочешь быть вместе со мной, поезжай тоже в Америку. Для Филиппова же такой вариант сохранения семьи был неприемлем: измена родине была страшнее одиночества и потери сына.
Потом Филиппов женился повторно: нашлась женщина, которая стала его ангелом-хранителем. Живя с ней, Филиппов бросил пить. Это была Антонина Голубева, специалист по русскому фольклору, автор книг для детей и юношества о жизни революционера Сергея Кирова , статей о русской эмиграции.
Сергей Филиппов. Фото: www.globallookpress.com
Коллеги, которые заходили в гости к Филиппову, вспоминали, что человеком Антонина Георгиевна была прекрасным и очень добрым. Жили они дружно и весело, актёр жену звал Барабулькой. А вот хозяйкой Голубева была совершенно безалаберной. В доме всегда было не прибрано, а часто ещё и нечего есть. Так, одна из актрис вспоминает, что однажды увидала на Сергее Николаевиче… свитер в дырочку. Жена ножницами вырезала те места, которые побила моль. А ещё Голубева безумно ревновала Филиппова: она была на 13 лет его старше. Когда жены не стало, Сергей Филиппов не справился с ударом судьбы. Через год не стало и его. Похоронили его в Ленинграде, на Северном кладбище, рядом с Антониной Голубевой, его ангелом-хранителем Барабулькой.
Популярность сыграла не самую лучшую роль в личной жизни актера - он не выдержал испытания славой и большими деньгами, возможно поэтому и распался его первый брак - жена Сергея Филиппова Алевтина Горинович, устав от постоянных застолий мужа, забрав сына, ушла от него. Позже Алевтина Ивановна эмигрировала в США, и на этом закончилось общение актера не только с бывшей женой, но и с сыном, которого он так больше никогда и не увидел.
С Алей Горинович Филиппов познакомился в стенах Ленинградского эстрадно-циркового техникума, они начали встречаться, и вскоре поженились. У них родился сын Юрий, и первые годы из десяти прожитых вместе, супруги жили очень счастливо.
Сергей Николаевич очень любил Алю, а она его безумно ревновала, а еще обижалась на то, что для мужа слава дороже, чем они с сыном.
Когда пришла оглушительная популярность, личная жизнь Сергея Филиппова начала рушиться - в ней появились не только застолья с коллегами и поклонниками, но и другие женщины, с которыми он заводил романы.
Это доходило до Алевтины Ивановны, она мучилась и переживала, а потом ушла от Филиппова. Уехав из России, Горинович больше на родину не возвращалась, и поэтому официально с Филипповым они так и не разошлись.
Второй супругой актера стала детская писательница Антонина Голубева, с которой он познакомился в ресторане гостиницы «Астория», где жил в снятой для него режиссером Театра комедии Акимовым номере.
Это произошло почти сразу после расставания с Алевтиной Ивановной, и Филиппов вскре переселился из гостиницы к Голубевой. Антонина была на тринадцать лет старше Филиппова и ездила за ним повсюду.
Она следила за тем, чтобы он не заводил романов на стороне и пыталась отучить его пить.
А еще она была против общения Сергея Николаевича с сыном, но он все равно продолжал навещать Юру, пока тот с матерью не уехал в Америку. У Антонины Голубевой тоже была дочь от одного из предыдущих браков и внучка, но она с ними не общалась.
Все, кто знал эту пару, удивлялись, что держит их вместе - Антонина всегда была чем-то недовольна, да и сам Филиппов нередко в минуты откровений говорил, что не любит свою вторую жену, да и хозяйкой Голубева была неважной.
Рассказывают, что дома у них всегда был беспорядок, в театр актер часто приходил неопрятно одетым, но он не придавал этому никакого значения.
Вместе они прожили сорок лет, пока Антонина Голубева не умерла. Чтобы ни говорили, а вторая жена актера была его спасительницей - она поддерживала мужа, когда того уволили из театра, выхаживала после сложной операции.
Смерть Антонины стала черным днем в биографии Сергея Филиппова - он оказался никому не нужным и еле сводил концы с концами, живя на мизерную пенсию, у него начались проблемы с психикой. Свою жену актер пережил всего на год и умер в одиночестве в своей квартире в обстановке ужасающей бедности.
