Кремлёвское дело. "кремлёвское дело" в книгах
История далекая и близкая
А началось все с доноса на трех уборщиц...
“Кремлевское дело” - уголовно-следственное дело по обвинению в государственной измене - появилось в начале 1935 года после убийства Кирова. Свое название оно получило в январе 1935 года в Москве. Там была арестована большая группа лиц, состав которой был крайне разношерстным по своему положению и деятельности. Как отмечает историк О.Хлевнюк, имеются весомые документальные свидетельства того, что Сталин проявлял особый интерес к “кремлевскому делу”. Он регулярно получал и читал протоколы арестованных по этому делу, делал на них пометки и давал указания НКВД Было арестовано 110 человек, среди которых сотрудники управления коменданта Кремля, правительственной библиотеки, секретариата Президиума ЦИК, уборщицы и другие мелкие служащие правительственных зданий, домохозяйки (жены обвиняемых) и т.д.
Очень серьезно, без особых личных пристрастий и антипатий отнесся к “кремлевскому делу” историк Р.Конквест. В написанной им книге “Большой террор” он весьма обоснованно расценил “дело” как настойчивую попытку связать оппозицию с заговором, направленным на убийство Сталина. Только в 1989 г. читателям была представлена в” Известиях” скупая информация о “Кремлевском деле”. Это была справка Генеральной прокуратуры и КГБ, подготовленная по заданию комиссии Политбюро ЦК КПСС по изучению материалов, связанных с репрессиями 30-х - начала 50-х годов. В обтекаемой форме была изложена суть дела: поводом для его возникновения послужило “разоблачение” якобы существовавшего в Кремле заговора ряда служащих, работников комендатуры, военных и других, кто по данным НКВД готовил покушение на Сталина. Оно непосредственно “увязывалось” с Л.Троцким, Г.Зиновьевым, Л.Каменевым, меньшевиками, монархистами, белогвардейцами и т.д.
Началось все с обычного для тех лет доноса на трех уборщиц кремлевских зданий, которые в беседах друг с другом вели “клеветнические” разговоры. Две из них, незадолго до того перебравшиеся из Подмосковья, высказались:
“Тов. Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой толстый”.
Другая молодая девушка, сказала: “Сталин убил свою жену. Он не русский, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом. А за ним-то все ухаживают. Один дверь открывает, другой воды подает”.
Третья - двадцатитрехлетняя Б.Катынская:
“Вот тов. Сталин получает много денег, а нас обманывает, говорит, что получает 2000 рублей. Он сам себе хозяин, что хочет, то и делает”
Из данных, полученных секретно-политическим отделом (СПО), следовало, что разговоры велись незадолго до 7 ноября. Сразу нашлись “доброхоты”, уведомившие об этом кремлевское начальство. Осведомленными оказались А.Енукидзе и комендант Кремля Р.Петерсон. Но они не придали этому значение и не дали “делу” ход. Енукидзе - потому что не доверял доносам. Петерсон просто не обращал внимания на подобные разговоры.Иначе отреагировал НКВД, который не захотел пройти мимо того, что квалифицировалось как государственное, контрреволюционное преступление по статье 58, пункт 10, “пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти”.
Допросом занялись сами начальники СПО - Молчанов и оперативного отдела - Паукер. Первый допрос несчастных уборщиц был проведен 20 января. Казалось, существовали куда более важные дела - завершение процессов, связанных с убийством Кирова, организация процесса по делу А.Шляпникова, С.Медведева и других бывших лидеров “рабочей оппозиции”.
Одиннадцать дней допросов, проводимых такими асами своего дела, как Молчанов, Паукер, Люшков, Каган и Сидоров, не потянули на нужный уровень. Допросы уборщиц и после расширения их списка не служили достаточным основанием для возникновения “Кремлевского дела”. Оно появилось с арестом 27 января Б.Н.Розенфельда, племянника Каменева, не имевшего никакого отношения к Кремлю и работавшего инженером московского ТЭЦ. А спустя четыре дня - с арестом А.Синелобова, порученца коменданта Кремля. Ни одна из допрошенных уборщиц не назвала их фамилии, и вообще они о них ничего не знали.
Доступные ныне документы свидетельствуют, что Розенфельд и Синелобов были обречены, загодя предназначены в жертву. Их аресты формально никак не мотивировались. Это дает основание утверждать, что НКВД действовал по заранее задуманному плану. Его сотрудники заведомо определили, кого им необходимо арестовать для создания “дела”, чтобы следствие вышло на комендатуру Кремля и правительственную библиотеку. Требовалось связать искомую контрреволюционную организацию с одним из бывших лидеров бывшей партийной оппозиции. В данном случае с Каменевым. В “кремлевское дело” были включены пять родственников Каменева, его жена (сестра Троцкого), Розенфельд и их племянник, сын Троцкого Сергей Седов.
В результате семнадцатидневных допросов Розенфельда следователи получили показания на его отца, Н.Б.Розенфельда, иллюстратора по договору издательства “Academia”, которое возглавлял некоторое время по совместительству брат последнего, Л.Б.Каменев. Не забыли и мать, Н.А.Розенфельд (урожденную княжну Бебетову), продолжительное время работавшую в правительственной библиотеке Кремля. Через нее вышли и на ее коллег.
Допросы Синелобова послужили основанием для новых арестов. Среди взятых оказались помощник коменданта Кремля В.Дорошин, начальник спецохраны и помощник Петерсона И.Павлов, комендант Большого кремлевского дворца И.Лукьянов и другие.
Как явствует из протоколов следствия, в каждом отдельном случае проводилось нужное следствию толкование ответов допрашиваемых. По-своему интерпретировали следователи показания сотрудников комендатуры о рассекречивании “Списка 17-ти” (членов Политбюро, кандидатов и отдельных руководителей партийно-советского аппарата), по которому отмечался въезд и выезд из Кремля указанных в списке лиц и место пребывания их путем сообщения в дежурную комендатуру по телефону от охраны с постов. Такой порядок был введен заместителем коменданта Кремля. И этот случай можно было оценивать лишь как преступную халатность, не более.
Но следователи Молчанов и Каган признали расшифровку как разглашение государственной тайны. Был сделан вывод, который устраивал СПО, - о сознательности и преднамеренности такого поступка. Более того, как косвенная улика существования некоего заговора, направленного против партийно-советского руководства. Уже на этом этапе руководство СПО сочло возможным говорить о “Кремлевском деле” и о трех составляющих его группах - уборщиц, библиотекарей, комсостава комендатуры.
Последним фактом сразу же воспользовался НКВД, не зная еще наверняка, чем закончится следствие. 14 февраля Политбюро утвердило по представлению наркома внутренних дел СССР Ягоды решение “Об охране Кремля”. Принятое решение кардинально изменило всю систему обеспечения безопасности правительственных зданий и проживавших в Кремле членов руководства страны.
Из ведения комендатуры Кремля полностью исключалась любая хозяйственная деятельность. Изменялась ее прямая подчиненность. Выведенная из-под ЦИК и НКО, она переподчинялась народному комиссариату внутренних дел и народному комиссариату обороны по военной охране. Предусматривался также незамедлительный вывод из Кремля многих советских учреждений, в числе которых были приемные и канцелярии ЦИК СССР, ВЦИК и др. Таким образом, единственным хозяином столичной цитадели становился НКВД. Ему заодно была подчинена кремлевская телефонная станция и правительственный гараж.
Тем временем круг арестованных СПО увеличивался. В каждом случае признания должны были служить целям следствия. Так, допрос бывшей сотрудницы правительственной библиотеки дворянки Мухановой, ушедшей еще до конца 1933 года из библиотеки любовницы Енукидзе, должен был дать новые факты о моральном и бытовом разложении секретаря ЦИК. Тогда же выявилось, каким образом она попала осенью 1933 года в дом отдыха Большого театра. Арестованная Муханова откровенно рассказала, что путевка была приобретена только благодаря ее отношениям с Енукидзе, который в то время был членом Комиссии по руководству Большим и Художественным театрами. Заодно она призналась и в том, что в доме отдыха познакомилась и сблизилась с отдыхавшей там сотрудницей консульства Великобритании Н.Бенсон, которую затем почти год навещала в Москве. Это послужило поводом для построения версии о существовании в Кремле неких контрреволюционных групп, связанных не только между собой, но и с заграницей. Теперь рабочая версия приобретала следующую структуру. Первая группа - сотрудники правительственной библиотеки, через Н.Розенфельда выходящие на Каменева, через Муханову - на заграницу, через Муханову и Раевскую - на Енукидзе, через Синелобова - на комендатуру. Вторая группа - комсостав комендатуры, сотрудники которой были связаны со слушателями Военно-химической академии и с разведуправлением штаба РККА. Рассекреченные документы показывают, что на этом этапе НКВД начал информировать о ходе следствия Ежова, избранного 1 февраля 1935 года секретарем ЦК ВКП(б). Ему же через несколько дней Политбюро поручило “проверить личный состав аппарата ЦИКа и ВЦИКа, имея в виду наличие элементов разложения в них и обеспечение полной секретности всех документов ЦИКа и ВЦИКа”.
Спустя некоторое время обозначилась странность “Кремлевского дела”. Казалось, что следствие уже завершилось. 3 марта Политбюро приняло решение о Енукидзе, которое газеты опубликовали как постановление ЦИК СССР: “В связи с ходатайством ЦИК ЗСФСР о выдвижении тов. Енукидзе Авеля Сафроновича на пост председателя ЗСФСР удовлетворить просьбу тов. Енукидзе об освобождении его от обязанностей секретаря ЦИК СССР”.
Через два дня проходящая в Тифлисе сессия ЦИК ЗСФСР утвердила на этот пост Енукидзе.
Внешне все выглядело благопристойно. Речь шла о его переводе на другую работу, оставляя на том же уровне законодательной власти. Енукидзе оставался членом комиссии по разработке новой конституции. Но все совершенное не могло не насторожить Енукидзе. Ни он сам, ни ЦИК ЗСФСР никуда ни с какой просьбой не обращались.
Настораживало и то, что сдавал дела Енукидзе И.Акулову, который до 3 марта был прокурором СССР. Затянувшаяся трехнедельная передача дел сопровождалась вопросами, напоминавшими обвинения. Последнее окончательно убедило Енукидзе, что решение о его переводе в Тифлис - фикция. Не исключают, что 3 марта могло появиться более резкое по форме и с соответствующими “оргвыводами” решение Политбюро. Не произошло это из-за позиции Сталина, которого с Енукидзе связывали давние, более чем дружеские отношения. Представляется, что, скорее из-за того, что у Сталина просто не было сомнения в верности Авеля Софроновича генсеку. Можно еще было повременить. Что касается информации о моральном облике Енукидзе, то об увлечении старого холостяка молодыми красивыми женщинами наверняка знали Сталин и другие члены Политбюро.
А к Ежову продолжала поступать информация СПО, следователи которого старались уже не только утверждать о существовании в Кремле контрреволюционной организации, но и говорить о подготовке ею террористического акта против Сталина. Хотя “заговор” пока связывался с одним Каменевым, которому отводилась роль организатора, но не гнушались намеками о некоем весьма опосредованном отношении ко всему и Енукидзе. Теперь уже выводы приобретали особое значение для Ежова, который старался выслужиться. Им был подготовлен вариант документа, который после редактуры, вероятнее всего, лично Сталиным и Молотовым, получил необычное название: “Сообщение ЦК ВКП(б) об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе”.
На этот раз тайна, окутывавшая решение от 3 марта, дезавуировалась. Теперь оказывалось, что Енукидзе был переведен на низшую работу в качестве одного из председателей ЦИКа Закавказья. В “Сообщении” указывалось, что в начале текущего года среди служащих правительственной библиотеки Кремля “велась систематическая контрреволюционная травля в отношении руководства партии и правительства, особенно в отношении тов. Сталина, с целью их дискредитации”.
Далее указывалось, что органы НКВД в последнее время обнаружили несколько связанных контрреволюционных групп, целью которых было “осуществление террористических актов в отношении руководителей советской власти и партии и в первую очередь в отношении товарища Сталина”.
Показательна предвзятость в отношении к подследственным. Следствие еще продолжалось, суда еще не было, а “Сообщение” называло контрреволюционные группы в правительственной библиотеке и комендатуре. В отношении Енукидзе “Сообщение” ограничилось замечанием:
“Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность, проявившего не свойственную коммунисту тягу к бывшим людям”.
Чем не убедительно? Решив по каким-то соображениям повременить с пунктом о предании Енукидзе суду, редакторы
“Сообщения” ограничились предложением обсудить на ближайшем пленуме ЦК вопрос о возможности оставления его в составе членов ЦК ВКП(б).
Изучая архивные документы, историки отмечают, что реакция Енукидзе на происходящее оказалась элементарно простой. Он не стал возражать, спорить и защищать себя. Промолчал, признавая тем самым обвинения в свой адрес, решив переждать грозные события. 25 марта Енукидзе направил в Политбюро заявление, в котором указал, что по состоянию здоровья не может выехать на новое место работы в Тифлис и просил предоставить двухмесячный отпуск с выездом в Кисловодск. Просьба эта была на следующий день удовлетворена.
Не зная, что происходит в тиши кабинетов руководства НКВД, Енукидзе по прибытии в Кисловодск стал ощущать напряженную обстановку вокруг себя. Сказалась читка “Сообщения ЦК” на закрытых собраниях. Осознав, наконец, серьезность своего положения, он обратился 8 мая в президиум ЗакЦИК с заявлением об отставке, сославшись на необходимость продолжения лечения. Одновременно он направил письмо секретарю Заккрайкома Л.Берии с аналогичной просьбой. К концу пребывания в Кисловодске Енукидзе направил письмо и секретарю ЦК Ежову. В нем он запрашивал относительно возможности получения в Москве, а если это невозможно, то согласия на принятия им предложения работать уполномоченным ЦИК по Минераловодческой группе или Сочи. Получив письмо, Ежов сразу же направил его Сталину, который наложил резолюцию, удовлетворяющую просьбу Енукидзе. В тот же день Политбюро опросом утвердил предложение Сталина.
Спустя две недели Енукидзе приехал в Москву для участия в пленуме ЦК. Тон в вопросе о Енукидзе задал Ежов, выступивший с докладом “О служебном аппарате секретариата ЦИК”. Выступление свое он начал не случайно с упоминания о выстреле в Смольном, заявив, что при расследовании обстоятельств убийства Кирова “не до конца была вскрыта роль Зиновьева, Каменева и Троцкого в подготовке террористических актов против партии и советской власти. Последние события, подчеркнул он, показывают, что они являются не только вдохновителями, но и прямыми организаторами как убийства тов. Кирова, так и подготовлявшегося в Кремле покушения на тов. Сталина”.
Говоря о “последних событиях”, Ежов ограничился замечанием, что НКВД “вскрыл пять связанных между собой, но действующих самостоятельно террористических групп:
В правительственной библиотеке, комендатуре Кремля, троцкистов-военных работников, троцкистской молодежи и бывших участников белогвардейского движения”. Перечень “вскрытых” террористических групп должен был обосновать усердие НКВД и появление “Кремлевского дела”.
В адрес Енукидзе Ежов сказал, что он не оправдал доверия партии и из-за его преступного благодушия и потери “классового чутья “контрреволюционным зиновьевско-каменевским и троцкистским элементам удалось пробраться в Кремль и организовать там террористические группы”. В качестве наказания предлагалось рассмотреть вопрос о выводе Енукидзе из состава членов ЦК ВКП(б).
Историк Ю.Жуков указывает, что для Ежова его собственные выводы из данного следствия послужили не только серьёзным подспорьем для создания “теоретической работы” “От фракционности к открытой контрреволюции”, завершенной в конце 1935 г., но и своеобразным трамплином для стремительного восхождения по ступеням иерархической лестницы, приведших его во власть. Выступившие на пленуме, конечно же, поддержали доклад секретаря ЦК и, что не удивительно, были сторонники, которые требовали более жестких мер в отношении наказания. Присутствовавший Сталин молчал, словно давая высказаться другим. И все старались.
Первым выступил секретарь Закавказского крайкома Берия. Мимоходом коснувшись “позорных ошибок” Енукидзе в далеком прошлом, проявившихся якобы в “заигрывании с меньшевиками в ответственные периоды нашей революции” и в “фальсификации” истории бакинской социал-демократической организации, Берия перешел к тому, что считал самым важным.
“Ему персонально была поручена охрана штаба нашей революции, охрана вождя и учителя тов. Сталина, за которого бьются сердца миллионов пролетариев и трудящихся. И что в итоге, товарищи, оказалось? Надо прямо сказать, что тов. Енукидзе оказался в положении изменника нашей партии, изменника нашей родины...”
Поддержав предложение Ежова, выступавший посчитал, что Енукидзе следует не только вывести из состава ЦК партии, но “из состава президиума ЦК и вообще из ЦИК”.
В архивах можно найти, как распинался в своем угодничестве секретарь Московского горкома Хрущев:“...Злодейское убийство тов. Кирова в декабре прошлого года, дело Енукидзе должно мобилизовать всю партию, должно поставить нас на ноги, должно заставить нас организовать нашу работу, чтобы ни один мерзавец не смог творить своего подлого дела”.
Не отставали от него Жданов и Косиор. Предложение Косиора свелось к исключению Енукидзе из партии, что означало появление у НКВД права арестовать последнего.
К чести Енукидзе, в своем выступлении он не стал каяться в грехах подлинных, или мнимых. Он решительно отвел от себя основные обвинения, подчеркнув, что каждый поступающий работать в Кремле обязательно проходил проверку, в которой участвовали сотрудники органов НКВД. Таким образом, он отклонил главное обвинение, вернее, разделив ответственность за все с НКВД. Объяснил он и свою позицию после принятия решения от 3 марта. Получив первые сведения об обнаруженных в библиотеке и в комендатуре Кремля фактах поведения отдельных работников, он сразу заявил об этом членам Политбюро и признал правильным снятие его с поста секретаря ЦИК. Были признаны и другие ошибки. Покаяние выразилось в готовности принять меру, которая может послужить уроком в дальнейшем для каждого коммуниста, работающего на том или ином посту. Выступлений было немало, и каждый демонстрировал свою принципиальность и, главное верность вождю.
Пленум завершился принятием решения о выводе Енукидзе из ЦК. Тогда аресту он не подвергся. Время, как видно, еще не пришло. О решении пленума сообщили все газеты, и в течение трех недель во всех краях и областях “прорабатывали” Енукидзе и разъясняли решения пленума. Затем все внезапно затихло, о деле Енукидзе забыли в печати и парторганизациях. И только значительно позже состоялись закрытые процессы, которые должны были обосновать обвинения, выдвинутые Ежовым на пленуме. Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством небезызвестного Василия Ульриха, а также особое совещание НКВД в закрытых заседаниях без участия государственного обвинения и защитника осудила по “Кремлевскому делу” 110 человек. Двое были приговорены к расстрелу, остальные - к различным срокам тюремного заключения и ссылки. В 1935 году Авель Енукидзе и Р.Петерсон не сели на скамьи подсудимых.
В условиях закрытости для историко-ведомственных архивов НКВД, КГБ, министерства обороны долгие годы господствовала версия, предложенная историком Роем Медведевым: подлинной причиной опалы и отстранения Енукидзе было его возмущение фальсификаторской книгой Л.Берии “Из истории большевистских организаций в Закавказье”, где Сталину приписывались несуществующие заслуги, в том числе и те, которые в действительности принадлежали Авелю Енукидзе.
В связи с 30-летием бакинской забастовки 29 декабря 1934 г. в “Правде” была опубликована статья. Спустя три дня центральный орган ЦК ВКП(б) выступил с небольшой редакционной заметкой “Исправление ошибок”. В ней указывалось, что в создании нелегальной типографии в Баку в 1900 году и бакинской партийной организации ведущая роль принадлежала не Енукидзе, а Кецховели.
16 января “Правда” поместила его ответ, в котором он полностью солидаризировался с мнением редакции. Этими ошибками ловко воспользовался Берия на июньском 1935 года пленуме, а затем в докладе на тифлисском партактиве 21-22 июля 1935 года.
Что касается отношения Енукидзе к “Кремлевскому делу”, то все оказалось сложнее и запутаннее.
После завершения следствия по “Кремлевскому делу” в июле 1935 года и вынесения приговоров, Енукидзе не подвергался аресту. Он был удален из Москвы и переведен на Кавказ возглавлять местные курорты. Но на этом резкие повороты в судьбе Енукидзе, оказавшемся тесно связанным с этим “делом”, не закончились.
В июле 1936 года на очередном пленуме ЦК, на котором с докладом о проекте новой конституции СССР выступил Сталин, вновь заговорили о Енукидзе. На этот раз в связи с поправками Енукидзе к проекту новой конституции, которые были им предложены в бытность членом конституционной комиссии. Немногие знают, что Енукидзе не желал участвовать в разработке новой конституции. Любопытны в связи с этим следующие моменты. Свой вариант относительно ограниченности уровня местного самоуправления, предложения, как реформировать то, на чем настаивал “вождь народов” - прежнюю, “классовую” избирательную систему, Енукидзе передал Сталину 10 января 1935 года. Его предложения относительно изменений в избирательной системе шли вразрез с предложениями Сталина.
Спустя несколько дней, 14 января, Сталин поручил разработку этих вопросов Молотову. 20 января начались аресты, породившие “Кремлевское дело”. 25 января Сталин направил записку членам Политбюро об ошибках Енукидзе и необходимости кардинально изменить действующую конституцию. Это ли не серьезное свидетельство личностного конфликта Сталина и Енукидзе?
C сентября 1935 года Енукидзе работал в Харькове - директором областного транспортного отдела. Но пауза в его деле оказалась непродолжительной. 11 февраля 1937 года Енукидзе был арестован.
Александр Орлов в книге “Тайная история сталинских преступлений” отводит Енукидзе целую главу, в которой пишет:
“Своим следователям Енукидзе сообщил действительную причину конфликта со Сталиным. “Всё мое преступление, - сказал он, состоит в том, что когда он сказал мне, что хочет устроить суд и расстрелять Каменева и Зиновьева, я попытался его отговаривать. Сосо, сказал я ему, - спору нет, они навредили тебе, но они уже достаточно пострадали за это: ты исключил их из партии, ты держишь их в тюрьме, их детям нечего есть. Сосо, - сказал я, - они старые большевики, как ты и я. Ты не станешь проливать кровь старых большевиков! Подумай, что скажет о нас весь мир!” Он посмотрел на меня такими глазами, точно я убил его родного отца, и сказал: “Запомни, Авель, кто не со мной - тот против меня”.
При всех прегрешениях Енукидзе, конечно, не устраивал заговоров и не готовил террористических актов.
“Он просто поднял поседевшую голову с ужасом и отчаянием... Енукидзе попробовал остановить руку, занесённую над головами старых большевиков. Этого оказалось достаточно”.
Неравная борьба Енукидзе со Сталиным была закончена.
В его лице старое поколение большевиков сошло со сцены, по крайней мере, без самоунижения. Енукидзе не сдался и после ареста. Он отказался дать какие-либо показания, которые позволили бы включить его в число подсудимых показательного процесса. 21 августа он вместе с бывшим комендантом Кремля Р.Петерсоном и некоторыми другими предстал перед Военной коллегией Верховного суда СССР. Всех их обвинили в участии шпионско-террористической деятельности и заговоре с целью убийства Сталина в Кремле. Признанные виновными, они в тот же день были расстреляны.
Почти 75 лет всё связанное с превратностями жизни А.Енукидзе было предано забвению. Несмотря на то, что теперь все участники “Кремлевского дела” реабилитированы, и поныне остаются без ответов многие вопросы.
Ю.Жуков, специально занимавшийся эти делом, пришел к выводу, что “Кремлевское дело” было полностью сфальсифицировано.
Тельман Гдлян – Николай Иванов КРЕМЛЁВСКОЕ ДЕЛО
Гдлян и Иванов… На территории бывшего СССР их знают все. Шесть долгих лет возглавляемая ими следственная группа распутывала мафиозную паутину в высших эшелонах власти. Их пытались запугать, подкупить, предлагали престижные должности и награды, лишь бы они остановились. Но они настойчиво шли вперёд. До них ещё никому не удавалось так глубоко, снизу доверху, исследовать механизм и истоки коррупции, раковая опухоль которой поразила всё наше общество, пустив метастазы от Кремля до глубинки. Профессионалы своего дела, они наглядно продемонстрировали, насколько успешной может быть борьба с организованной преступностью, мафиозными кланами, если честно служить Закону, интересам общества, а не политической конъюнктуре.
Когда по указанию М. Горбачёва и его соратников «кремлёвское дело» было публично разгромлено, а на следователей обрушились репрессии, они вынужденно переориентировали свою деятельность в политическую плоскость. И на этом поприще народные депутаты СССР Гдлян и Иванов сумели занять достойное место в общедемократическом движении и вновь доказали, что умеют держать удар. Их незаконно уволили со службы, лишили званий, силовые структуры под руководством Политбюро были брошены на сбор компромата по сфабрикованному против них уголовному делу. И что же? Ни одного криминального факта в их действиях так и не было установлено. Спустя два с половиной года так называемое «дело следователей» было прекращено Генеральным прокурором СССР «за отсутствием состава преступления», а мужественные борцы с мафией полностью peaбилитированы. Зато произвол КПСС обернулся очередным поражением обанкротившихся «архитекторов перестройки» и ускорил их уход с политической арены.
Два известных юриста и политика определили своё время. Это стало очевидным фактом уже в посткоммунистической России. По праву заслужившие и доверие рядовых россиян, и ненависть прежней мафиозно-коммунистической элиты, Гдлян и Иванов вновь оказались неудобными, опасными и для «демократической» власти, костяк которой составили представители второго эшелона всё той же совпартноменклатуры. Им, естественно, оказались не нужны их знания и опыт борьбы с организованной преступностью, они постарались как можно быстрее забыть и о «кремлёвском деле».
Удивляться здесь нечему. Ведь проблема коррумпированной власти, так высоко и даже ожесточённо поднятая Гдляном и Ивановым, ещё более усугубилась в последние годы. Представьте на минуту, уважаемые читатели, что бы случилось, если та же следственная группа занялась бы прежними изысканиями, вновь стала ворошить пласты насквозь коррумпированной неономенклатуры? Такое расследование, наверняка, завершилось бы новым грандиозным вариантом «кремлёвского дела» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вот почему Гдляна и Иванова так и не допустили до прежней профессиональной деятельности.
Видимо, до тех пор, пока в России в основном не завершится перераспределение собственности в интересах новой политико-криминальной элиты, федеральные власти по своей инициативе не станут укреплять правопорядок, усиливать правоохранительные органы и осуществлять реальную борьбу с преступностью, усматривая в этом угрозу своему личному положению и материальному достатку. А, значит, и потенциал знаменитой следственной группы ещё какое-то время окажется невостребованным. И в этом не только трагедия опальных следователей, но и трагедия нашего общества, оказавшегося заложником порочной правовой политики правящей верхушки.
Но и в этих условиях сломить Гдляна и Иванова не удалось. Прошедшие испытания властью, испытания на профессионализм и устойчивость, независимость своих взглядов, они вступили в новый раунд борьбы за постепенное построение в России демократического правового государства. Их усилиями создан Всероссийский фонд прогресса, защиты прав человека и милосердия, Народная партия России и вот уже несколько лет они активно занимаются благотворительной, правозащитной и политической деятельностью. Освоили они и прежде несвойственный им жанр публицистики, напечатав немало статей, очерков, книг.
И вот теперь, уважаемые читатели, вы держите в руках их новую книгу «Кремлёвское дело». Многим из власть имущих очень бы не хотелось её появления. Ведь в ней не только рассказывается о самом громком в отечественной истории уголовном деле, перипетиях расследования, политической «кухне» верхов, позиции прошлых и нынешних политиков с Олимпа власти. Не только анализируются новые, нетрадиционные методы следствия, которые в рамках Закона были использованы в борьбе с мафиозным спрутом, и повсеместное применение которых как никогда актуально сегодня. Книга позволяет лучше понять проблему повальной коррупции, охватившей всю страну.
Главное её достоинство – в документальности. Все сюжеты в ней подлинны, основаны на следственных материалах, приговорах судов, документах, которые публикуются впервые и авторы гарантируют их достоверность. Впервые публикуются и секретные схемы выявленных следственной группой криминальных связей на всех этажах власти. Убеждены, что данная книга не оставит вас равнодушными. Ведь создание условий построения правового государства и утверждения элементарного правопорядка в России зависит от нас самих. Поэтому надеемся, что те, кто доверял Гдляну и Иванову, откроют первую страницу их книги не только любопытства ради, яснее осознают, что без избавления от коррупции в структурах власти нам не построить сильной, стабильной и процветающей России.
У ИСТОКОВ ДЕЛА № 18/58115-83
ГДЛЯН Т. Х.:
– Запомните, Генеральный прокурор, не было и нет узбекского дела. Расследуемое нами дело скорее всего является московским, а если быть ещё точнее, то это – КРЕМЛЁВСКОЕ ДЕЛО… (шум в зале).
ГОРБАЧЁВ М. С.:
– Ну, товарищ Гдлян, это вы уже слишком…
Из хроники противостояния на I Съезде народных депутатов СССР.
Костры из сторублёвок
Всё смешалось в древней Бухаре накануне первомайских праздников восемьдесят третьего года. По городу шныряли «Волги» с ташкентскими номерами. Кто их пассажиры? На этот счёт мало у кого были сомнения. Как же! Только что взяли «большого» человека – самого главного борца с расхитителями социалистической собственности, начальника областного ОБХСС. Какие только потаённые тропинки не протоптали к его кабинету! Кто только не ходил по ним! А кто будет следующий? Никто ничего не знает. Или знают, да молчат? Куда деваться, что делать? В городе началась паника. Душными звёздными ночами за высокими глиняными дувалами горели костры. А по утрам босоногие мальчишки копошились в грудах обгорелых бумажек, на некоторых ещё можно было различить ленинский профиль – всё, что осталось от билетов государственного банка СССР пятидесяти– и сторублёвого достоинства. Случалось подчас, что купюры обращались в пепел чуть ли не на глазах чекистов из машин с ташкентскими номерами, но предпринять они пока ничего не могли: мои, мол, деньги, что хочу, то и делаю, захочу – в арык выкину.
За годы следственной работы в Узбекистане мы научились многому не удивляться. Но столь экстравагантную ситуацию всё-таки следует разъяснить читателю…
12 ноября 1982 г. Генеральным секретарём ЦК КПСС стал Ю. Андропов. К власти пришёл очередной коммунистический правитель. Он прямо причастен к подавлению венгерского восстания, «пражской весны», демократического движения в Польше, развязыванию афганской авантюры. Под его руководством органы КГБ усилили преследование инакомыслящих, всё чаще используя высылку диссидентов за рубеж и заточение их в психушки. Андропов был не только единомышленником Брежнева, но и его душеприказчиком. Именно ему Леонид Ильич доверял улаживать тёмные, а порой и криминальные делишки своих непутёвых детей – дочери Галины и сына Юрия. Поэтому у брежневского окружения не было никаких сомнений в преемственности прежнего курса. Новый руководитель располагал обширной информацией о кризисе в экономике и социальной сфере, масштабах бесхозяйственности, хищений, приписок, безнаказанности и коррумпированности кадров. Всё это побуждало его к решительным действиям. Но на путь кардинальной ломки исторически обречённой системы Андропов не встал, и было бы наивно требовать этого от 68-летнего тяжело больного человека с устоявшимися взглядами. Он видел выход из кризиса в укреплении Системы путём усиления дисциплины и ответственности уже испытанными административно-командными методами.
Об этом «деле» долгое время была скудная информация, оно оказалось почти не замеченным историками. Тем не менее, «кремлевское дело» должно привлечь внимание, хотя бы потому, что оно стало первым масштабным процессом в преддверии «Большого террора».
Тайное дело
«Кремлевское дело» в первую очередь известно тем, что оно стало основанием для падения Авеля Енукидзе – секретаря Президиума ЦИК СССР. В том время это был ключевой пост, в подчинении которого помимо аппарата высшего органа власти Союза ССР находилась комендатура Кремля, обеспечивавшая безопасность правительственных учреждений Советского Союза и РСФСР.
Другая важная фигура кадрового перемещения – Рудольф Петерсон, который был снят с должности коменданта Кремля. Спустя два года Петерсон и Енукидзе будут проходить обвиняемыми по другому делу, тесно связанному с громким процессом «О заговоре высших офицеров в Красной Армии».
По мнению современных историков, уже этого достаточно, чтобы обратить на «кремлевское дело» пристальное внимание. Однако вплоть до 1989 года советская историография его упорно не замечала. Исключение составляет разве что упоминание это дела перебежчиком, бывшим резидентом советской разведки Александром Орловым в книге «Тайная история сталинских преступлений».
Всю суть «кремлевского дела» Орлов объяснял банально просто – личным конфликтом между Сталиным и Енукидзе, который вырос из их разногласий по вопросам истории большевистских организаций Закавказья. Но в действительности все оказалось гораздо сложнее и запутаннее.
Процесс
В июне 1935 года на пленуме ЦК ВКП(б) был заслушан доклад «О служебном аппарате Секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе», с которым выступил секретарь ЦК ВКП(б) Николай Ежов. Докладчик сообщал, что при преступном попустительстве товарища Енукидзе на территории Кремля была создана террористическая группа с целью покушения на правительство и лично на Сталина. В дело были приплетены Каменев, Зиновьев, Троцкий, а также, меньшевики и белогвардейцы.
Материалы по ходу следствия стали доступны сравнительно недавно. Даже при беглом его изучении у историков складывается впечатление противоречивости и желания скрыть не стыкующиеся факты. Следствие дважды прерывалось и дважды возобновлялось. Но самым таинственным остается повод, по которому было заведено это дело.
Все началось с обычного для того времени доноса. Некий «доброжелатель» подслушал разговор трех уборщиц Московского Кремля, которые в коридорах святая святых правительства откровенно сплетничали. В частности, были зафиксированы такие слова: «Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия».
По данным секретно-политического отдела НКВД эти разговоры велись незадолго до ноября 1934 года. Конечно, если бы спецорганы ограничились только допросами уборщиц, то никакого масштабного дела не возникло бы. Но НКВД в начале 1935 года арестовало племянника Каменева Николая Розенфельда, работавшего простым инженером московского ТЭЦ, за ним взяли Алексея Синелобова, порученца коменданта Кремля. Хотя видимых оснований подозревать в чем-либо того и другого не было.
Историки утверждают, что по доступным сегодня документам и Розенфельд, и Синелобов были обречены, их заведомо избрали в жертвы. Видимо, НКВД действовало по заранее избранному плану, они прекрасно знали, как связать искомую контрреволюционную организацию с бывшим лидером партийной оппозиции Львом Каменевым. Нужен был только повод. «Чистосердечные» рассказы Синелобова только ускорили реализацию плана и послужили основанием для новых арестов.
К февралю 1935 года следствию удалось собрать достаточно показаний, чтобы выявить среди сотрудников управления коменданта Московского Кремля троцкистскую группу, которую обвиняли в «создании террористических намерений».
В марте допросили Зиновьева, осужденного незадолго до этого по делу «Московского центра». Он в частности сообщил, что Каменеву принадлежит крылатая формулировка: «марксизм есть теперь то, что угодно Сталин», не забыл упомянуть о разговорах между ним и Каменевым о замене Сталина на посту Генерального секретаря ЦК, однако добавил, что «о необходимости применения теракта как средства борьбы с руководством ВКП(б) не слышал». Впрочем, этого было более чем достаточно.
Приговор
В конечном итоге, привлеченные по «кремлевскому делу» были признаны виновными в создании террористической группы среди служащих правительственной библиотеки и комендатуры Кремля, в подготовке «террористических актов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства и в первую очередь против Сталина». Одним из исполнителей теракта, согласно следствию, намечался Синелобов, оружие должен был поставить Розенфельд.
Помимо этого была выявлена контрреволюционная троцкистская террористическая группа среди военных работников. Здесь руководящая роль принадлежала ответственному работнику НКО Михаилу Чернявскому, который якобы установил во время заграничной служебной командировки связь с зарубежной троцкистской организацией и получил задание подготовить теракт против Сталина.
Следствие установило, что контрреволюционные террористические группы стимулировались одним из организаторов и руководителей бывшей зиновьевской подпольной контрреволюционной группы Каменевым, который «систематически допускал злобные клеветнические выпады против руководства ВКП(б) и особенно против Сталина». Непосредственная связь Каменева с террористами поддерживалась через его брата Розенфельда.
27 июля 1935 года Военной коллегией Верховного суда СССР под председательством Василия Ульрихабыли вынесены обвинительные приговоры. Все это происходило за закрытыми дверями без участиягосударственного обвинителя и защиты, что будет характерно для приговоров «троек». Всего по обвинению в подстрекательстве к совершению террористического акта в отношении Сталина были осуждены 110 человек.
Синелобов и Чернявский были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Енукидзе исключили из партии и отправили директором харьковского автомобильного треста, в 1937-м он был расстрелян. Каменева уже отбывавшего наказание приговорили к 10 годам тюремного заключения с поглощением пятилетнего срока заключения по предыдущему приговору.
Остальные осуждены на различные сроки от 2 до 10 лет. Некоторые были приговорены к ссылке, другим было запрещено проживание в течение определенного времени в Москве и Ленинграде. Среди понесших наказание были уборщицы, швейцары, сотрудники библиотеки, представители комендатуры, военнослужащие и работники различных учреждений и предприятий.
Современный взгляд
Историк Олег Хлевнюк считает, что «кремлевское дело» послужило среди прочего разрушению остатков коллективного руководства. «В деле Енукидзе проявились взаимоотношения между Сталиным и его соратниками на исходе периода «коллективного руководства», а само это дело было очередным ударом, разрушавшим остатки влияния Политбюро. Существуют весомые документальные свидетельства того, что Сталин проявлял особый интерес к «кремлёвскому делу». Он регулярно получал и читал протоколы допросов арестованных по этому делу, делал на них пометы и давал указания НКВД», – пишет Хлевнюк.
Для историка Юрия Жукова принципиальным моментом этого процесса были множественные противоречия, странности и даже несуразности на которые не обращали или не хотели обратить внимание следователи. К примеру, работницы библиотеки никак не годились на роль исполнительниц теракта. «Зачем «разветвлённой контрреволюционной организации» поручать убийство Сталина двум женщинам, не умевшим пользоваться оружием, даже не представлявшим, как конкретно они будут осуществлять задуманное преступление? И это при том, что среди арестованных «заговорщиков» находились высшие чины ЧК, люди прошедшие гражданскую войну и потому отменно владевшие оружием? – задается вопросом Жуков.
Так же, по мнению Жукова, «кремлевское дело» было хорошей стартовой площадкой для возвышения Ежова. «Его собственные выводы из данного следствия послужили не только серьёзным подспорьем для создания «теоретической» работы «От фракционности к открытой контрреволюции», отмечает историк, но и своеобразным трамплином для стремительного восхождения по ступеням иерархической лестницы, приведших его во власть». В 1939 году уже Ежов станет жертвой предвзятого процесса, он будет обвинен в подготовке антисоветского госпереворота и расстрелян.
В 1956-1957 годах Главная военная прокуратура провела расследование этого дела по вновь открывшимся обстоятельствам, в ходе которого было установлено, что процесс инициировало НКВД. При этом никаких реальных доказательств виновности привлеченных к ответственности лиц не было. Бывшие сотрудники НКВД, занимавшиеся этим делом, были преданы суду.
03.02.2015 0 6158
О фабуле дела «Клубок» известно чрезвычайно мало. Однако то, что известно, обнаруживает определенное сходство с убийством Кирова - такой же камуфляж, такое же перекладывание ответственности на малозначащих людей, чтобы вывести из-под удара более серьезные фигуры. Но теперь это делалось с ведома и согласия вождя...
Уборщицы-контрреволюционерки и порученцы-террористы
В начале 1935 года НКВД, по инициативе Сталина, внезапно занялся проверкой кремлевских служащих на предмет контрреволюционных бесед, намерений и действий.
Все началось с доноса на трех уборщиц, которые вели между собой «контрреволюционные разговоры» примерно такого рода: «Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый». «Сталин убил свою жену. Он не русский, а армянин, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом». «Вот товарищ Сталин получает денег много, а нас обманывает, говорит, что он получает 200 рублей...
Может, он получает несколько тысяч, да разве узнаешь об этом?» И прочее тому подобное - обычные разговоры прислуги, перемывающей косточки хозяевам. Тем не менее девушек допрашивал не кто-нибудь, а лично начальник секретнополитического отдела НКВД Молчанов и начальник оперативного отдела Паукер. По-видимому, у них было мало работы...
Впрочем, по другим данным, дело началось с выстрела. Якобы в январе 1935 года в кремлевской библиотеке молодая женщина из графского рода Орловых-Павловых стреляла в Сталина (хотя и не попала). Если это так, то становится понятно, почему начали шерстить кремлевскую обслугу и почему допросами уборщиц занимались высокие чины НКВД.
В конце января 1935 года добрались уже до более значительных персон. Были арестованы Борис Розенфельд, племянник Каменева, и Алексей Синелобов, порученец коменданта Кремля. Практически сразу же первый дал показания на отца, Николая Розенфельда, брата Каменева, и на мать, урожденную княжну Бебутову (последняя, кстати, работала в кремлевской библиотеке).
Вдумчиво допросив второго, чекисты арестовали помощника коменданта Кремля Дорошина, начальника спецохраны и помощника коменданта Кремля Павлова, коменданта Большого Кремлевского дворца Лукьянова и еще нескольких человек. Это уже поинтереснее, чем уборщицы.
Дальше дело росло и разветвлялось. В нем были выделены группы уборщиц, библиотекарей, комсостава комендатуры. Большей частью единственная доказанная вина этих людей состояла в том, что они вели «антисоветские разговоры». Можно сколь угодно страстно клеймить режим - но в то время подобные разговоры карались в уголовном порядке, о чем все фигуранты дела (кроме, может быть, уборщиц) были прекрасно осведомлены.
Однако на этом следствие не успокоилось. Арестованным стали активно и напористо «шить» террористические намерения с целью убийства Сталина. В начале марта двое - библиотекари Розенфельд и Муханова - в таких намерениях признались.
Дело закончилось судом, который состоялся 27 июля. Ягода требовал самых суровых приговоров - в частности, предлагал расстрелять 25 человек. Однако Военная коллегия Верховного суда вынесла смертные приговоры лишь двоим из 30 подсудимых, остальных приговорили к тюремному заключению. Особое совещание НКВД отправило в тюрьму на срок от трех до пяти лет 42 человека, приговорило к ссылке 37 человек и одного - к высылке из Москвы. Несколько раньше была проведена чистка работников Кремля. Из 107 человек на своих местах остались лишь девять.
Это общеизвестная фабула «кремлевского дела». Но была у него и еще одна линия, куда менее известная, но имевшая гораздо большие последствия.
Петерсон: рокировка
Итак, все опять же началось с доноса - но уже не на уборщиц. В начале 1935 года Сталин получил письмо. Писал вождю брат его первой жены Александр Сванидзе, который работал тогда председателем правления Внешторгбанка. Он утверждал, что комендант Кремля Рудольф Петерсон совместно с членом президиума и секретарем ЦИК СССР Авелем Енукидзе, при поддержке командующего войсками Московского военного округа Августа Корка, из-за «полного расхождения со Сталиным по вопросам внутренней и внешней политики» составили заговор с целью отстранения от власти Сталина и его команды.
Арест высшего руководства страны должен был осуществить кремлевский гарнизон по приказу Петерсона - на квартирах, в кабинете Сталина во время какого-нибудь заседания или же в кинозале на втором этаже Кавалерского корпуса Кремля.
Это уже не уборщицы и порученцы. Персонажи в центре обрисованной в письме комбинации стояли нешуточные.
Петерсон, первый из них, был человеком чрезвычайно колоритным. Во время Гражданской войны он являлся начальником бронепоезда Троцкого и начальником его личной охраны. 17 апреля 1920 года Троцкий «продавил» его назначение на пост коменданта Кремля. Это не удивительно, удивительно другое: Петерсон просидел на этом посту, несмотря на близость к «демону революции», до 1935 года.
Впрочем, письмо письмом, но следователи Петерсона не трогали. Почему - понятно: комендант Кремля, почувствовав опасность, мог произвести «дворцовый переворот» собственной властью. Сталин пошел иным путем.
Уже 14 февраля нарком внутренних дел Ягода представил на утверждение Политбюро новую систему охраны Кремля. Никто не удивился: убийство Кирова показало серьезнейшее неблагополучие в деле охраны правительства.
Из ведения комендатуры Кремля выводилась любая хозяйственная деятельность -теперь она занималась только охраной, подчиняясь НКВД по внутренней охране и наркомату обороны по военной охране (до того она подчинялась ЦИК и НКО). Соответственно, охраной теперь ведали два заместителя коменданта, а власть самого Петерсона становилась номинальной. Кроме того, из Кремля выводились многочисленные советские учреждения, куда ходило множество посетителей. Теперь попасть за кремлевскую стену стало куда труднее.
И, пожалуй, самое главное - с территории убирали Школу имени ВЦИК, которая «по совместительству» являлась военным гарнизоном Кремля и насчитывала восемь рот, то есть 1,5 тысячи человек. Имея внутри Кремля такую силу, устроить государственный переворот было легче легкого. На переходный период, до вывода школы, для контроля за ней было создано особое отделение - орган военной контрразведки, который подчинялся не Особому отделу НКВД, а непосредственно наркому внутренних дел Ягоде.
Заодно комиссия партийного контроля вынесла коменданту Кремля строгий выговор «за отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой, слабую политико-воспитательную работу среди сотрудников и неудовлетворительный подбор кадров». 9 апреля его освободили от обязанностей коменданта и некоторое время спустя назначили помощником командующего Киевским военным
Авель и его братья
Второй персонаж письма Сванидзе представлял для Сталина куда более серьезную проблему.
Авель Енукидзе уже более 10 лет был секретарем ЦИК СССР, то есть занимал одну из важнейших должностей в государстве (ЦИК был высшим органом страны, одновременно законодательным и исполнительным). Этот человек готовил постановления ЦИК, являлся связующим звеном между государственной и партийной властью в СССР. Очень крупный был деятель.
Более того, его связывала со Сталиным старая дружба. Оба хорошо знали друг друга еще по дореволюционной работе в Закавказье (кстати, Сванидзе - из той же компании старых закавказских большевиков). Енукидзе был крестным отцом Надежды Аллилуевой, жены Сталина. Выступая против такого человека, Сталин шел и против дружбы, и против семьи, и вразрез с кавказскими понятиями. Так что ему предстояло принять очень тяжелое решение - и вождь его принял.
3 марта было опубликовано следующее постановление ЦИК СССР: «В связи с ходатайством ЦИК ЗСФСР о выдвижении тов. Енукидзе Авеля Сафроновича на пост председателя Центрального исполнительного комитета ЗСФСР удовлетворить просьбу тов. Енукидзе Авеля Сафроновича об освобождении его от обязанностей секретаря Центрального исполнительного комитета Союза ССР».
21 марта появилось на свет «Сообщение ЦК ВКП(б) об аппарате ЦИК и тов. Енукидзе». В этом документе, прочитанном по партийным организациям, о причинах отставки Енукидзе говорилось прямым текстом:
«Многие из участников и в особенности участниц кремлевских террористических групп... пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством тов. Енукидзе. Многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе принял на работу и с некоторыми из них сожительствовал».
Ни в чем официально его не обвиняли. Более того, в том же документе заявлялось: «Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность, проявившего несвойственную коммунисту тягу к бывшим людям».
Енукидзе ни с чем не спорил, лишь попросил двухмесячный отпуск и уехал в Кисловодск.
Использованный «классовым врагом»
О том, что означали слова «использование классовым врагом» и «тяга к бывшим людям», пишет в своем дневнике Мария Сванидзе. Милейший Авель Сафронович, оказывается, занимался такими делами, за которые менее высокопоставленные люди летели не в Кисловодск, а на нары.
«Авель, несомненно, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив - он смрадил все вокруг себя, - ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех... он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом. Будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и наконец докатился до девочек 9-11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили. Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем, девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам... В учреждение набирался штат только по половым признакам... Контрреволюция, которая развилась в его ведомстве, явилась прямым следствием всех его поступков: стоило ему поставить интересную девочку или женщину, и все можно было около его носа разделывать...»
Неудивительно, что, как было сказано в закрытом сообщении ЦК, «действительные мотивы этого перемещения не могли быть объявлены официально в печати, поскольку опубликование могло дискредитировать высший орган советской власти».
Перспектива оказаться «под крылышком» Берии Енукидзе не радовала до такой степени, что он предпочел отказаться от нового назначения. 8 мая он попросил освободить его от обязанностей председателя ЗакЦИКа и назначить уполномоченным ЦИК по курорту, на котором пребывал. Получив письмо, Политбюро в тот же день удовлетворило просьбу.
Едва получив новое назначение, Енукидзе вернулся в Москву для участия в пленуме ЦК. На этом пленуме председатель Комиссии партийного контроля Ежов делал доклад о «кремлевском деле» и об использовании заговорщиками Енукидзе (о Петерсоне не упоминалось). «Пропесочили» Енукидзе основательно, вывели из состава ЦК и исключили из партии «за политико-бытовое разложение». (Через год, с санкции Политбюро, он был в партии восстановлен.)
Третий упоминавшийся Сванидзе человек, командарм 2-го ранга Корк, в сентябре 1935 года был снят с округа и назначен начальником Военной академии имени Фрунзе, то есть полностью лишен возможности руководить войсками.
Очередь всех троих подошла только через два года. В 1937 году Енукидзе и Петерсон были арестованы: первый -11 февраля в Харькове, второй -27 апреля в Киеве. Оба сразу же, в день ареста, дали признательные показания - то есть до того, как их, даже гипотетически, могли начать мало-мальски серьезно бить.
Показания были одинаковыми вплоть до деталей. Они рассказали о том, что готовили переворот и арест либо убийство государственной верхушки - Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Орджоникидзе. Корк был арестован 14 мая и расстрелян меньше чем через месяц вместе с Тухачевским и его соратниками.
Так завершилось дело «Клубок».
Елена ПРУДНИКОВА
